3.1 Модернизация мобилизационной модели
элитообразования. Дворянство
в качестве властной элиты
Если в ХVI в. опричнина была “первым открытым выступлением дворянства в политической роли” (100, кн. 2, С. 513), а ХVII в. был ознаменован упадком аристократических фамилий и все большим участием в государственном управлении выходцев из средних слоев служилого класса, то эпоха Петра I стала временем становления дворянства в качестве правящего класса. “С реформы Петра Великого падение вельможества очистило остальному дворянству путь к высшим государственным степеням и власти. Отсюда начинается блестящая его история и продолжается до кончины императора Александра I...Служба и чин стали теперь давать диплом на дворянство; вследствие этого лучшие элементы из прочих классов вступили в ряды этого сословия и придали ему особенный блеск, предохраняя от застоя и неподвижности, столько опасных для всякого сословия” (93, С. 137). Принцип формирования дворянства был тем же, что первоначально лежал в основе рекрутирования боярства,—“привилегии за службу”. Боярство сошло с политической сцены в качестве правящего слоя как только перестало соответствовать этому принципу, превратясь в землевладельческую аристократию и апеллируя к принципу наследования в качестве основания рекрутирования в правящую среду. Датой политической кончины боярства и соответственно рождения дворянства в качестве правящего сословия, на наш взгляд, можно считать 1682 год, ознаменованный отменой местничества (хотя прежняя практика ушла не сразу, а медленно и неохотно отступала в связи с новыми требованиями).
Устойчивость “служебной” или “номенклатурной” модели элитного рекрутирования обусловлена тем, что сложившиеся в начале XVIII в. параметры развития российского государства, принципиально не изменились по сравнению с предшествующими эпохами, хотя нельзя не отметить несколько меньшую, чем прежде, остроту непосредственных угроз внешних агрессий. Однако их опасность сохранялась, а императивы экономического и политического государства настоятельно требовали обретения выходов к морю, развития экономики, выхода страны на новые рубежи образования и государственного управления в условиях дефицита ресурсов и средств (финансовых, временных, интеллектуальных), необходимых для достижения этих задач. Таким образом, можно констатировать, что ставшая к этому времени традиционной для Руси—России комбинация условий — необходимость развития в ситуации дефицита ресурсов (бедность государства, неразвитость экономики, культуры и быта, необходимость обеспечения внешней безопасностии воссоединения прежде единых земель) по-прежнему требовала режима существования страны в качестве военного лагеря, в котором приоритетными являются политические цели. “Война была важнейшим из этих условий. Петр почти не знал мира: весь свой век он воевал с кем-нибудь, то с сестрой, то с Турцией, Швецией, даже с Персией.” (100, кн.2, С.493). Из 35 лет фактического правления Петра не более двух лет прошли в условиях мира.Таким образом, традиционное противоречие российского политического развития противоречие между потребностями и задачами государства и его возможностями—оставалось в силе: жизненные цели государства не соответствовали возможностям, и прежде всего финансовым, его населения: “Петр был поставлен в трудное положение: финансовые интересы страны прямо противоречили экономическим потребностям населения”, а потребности государственной казны становились “в коллизию с интересами народного хозяйства” (205, С.524, 523). Длительные войны и осуществление реформ “требовали денег более, чем сколько могло платить тогдашнее бедное народонаселение России” (116, т.1, С.426).
Подобное несоответствие, как отмечалось выше, есть предпосылка формирования мобилизационной модели развития, а, значит, и сохранения “служебной” модели рекрутирования политической элиты. Поэтому-то и меры Петра I, направленные на формирование нового правящего сословия, неизбежно вынуждены были следовать сложившейся ранее модели (хотя подобное соответствие вряд ли было обусловлено целенаправленной верностью традиции—болшинство исследователей петровских реформ солидарны в признании неконцептуальности предпринятых Петром I преобразований, в спонтанном их характере). Таким образом, меры Петра по реформированию правящего слоя не были целенаправленной продуманной программой политической модернизации. Эти меры, как и все иные реформы Петра I, диктовались прагматическими задачами военно-фискального характера и имели черты модели мобилизационного типа, нацеленной на решение чрезвычайных задач в чрезвычайных обстоятельствах.
Отмечая переемственность мер Петра в сфере реформирования модели элитообразования и их обусловленность потребностями военно-прагматического характера, следует констатировать, что реформы Петра в этой области не были простым продолжением прежней политики, а знаменовали чрезывчайно важный этап эволюции российской политической элиты. По существу, именно меры Петра по созданию энергичного и эффективного правящего класса в соответствии со “служебным принципом” означали модернизацию (при всей спонтанности осуществляемых преобразований) стихийно сложившейся в рамках предшествующих периодов модели рекрутирования "служилой" элиты.
С точки зрения господствующего элемента социальной структуры российского общества начала ХVIII в., правящим сословием стало дворянство, которое и в структуре правящего класса заняло господствующие (хотя и не монопольные) позиции.
Политический класс в начале царствования Петра был неоднородным как генеалогически, так и структурно. Генеалогически дворянство (или шляхетство) включало немногочисленных представителей старой боярско-княжеской аристократии (князья Долгорукие, Голицыны, Щербатовы, Репнины, граф Шереметев и другие), а также старых московских служилых фамилий (Новосильцевы, Плещеевы, Толстые, Воейковы, Волынские и другие) и пополнялось за счет провинциальных и низших слоев шляхетства. Впоследствии при Петре в этот слой получили доступ выходцы из других страт, включая представителей торгово-промышленного класса, иностранцев и даже холопов, что сообщило ему еще более пестрый характер.
Структурно неоднородность дворянства определялась прежде всего его разделением на провинциальное и московское. Последнее, стоя значительно ниже своих европейских собратьев по уровню образования и служебным качествам, все же существенно отличалось от основной массы отечественного служилого сословия и по широте кругозора, и по привычке к делу государственного управления, и по знакомству с западным влиянием, составляя формирующийся новый правящий слой. Столичное дворянство складывалось в течение длительного времени вокруг московского княжеского двора путем абсорбции разнородных по своему социальному и этническому составу элементов, стекавшихся в процессе возвышения московского князя, образования и укрепления Московского государства. Характерной чертой этого слоя было доминирование принципа служебной заслуги в качестве критерия выдвижения из рядов провинциального дворянства, в отличие от боярства, выстраивавшегося в длинную лестницу чинов “по отечеству”. Поэтому наиболее интенсивным процесс количественного пополнения этого слоя приходился на период войн. Так, в течение последней четверти ХVII в. этот слой увеличился почти в два раза.
Принципиальной функциональной особенностью этого слоя к моменту воцарения Петра был синкретизм управленческих функций, им выполняемых: хотя главной обязанностью дворянства была военная служба, оно обладало также административным и хозяйственным значением в столице и провинциях. Этот же слой являлся крупнейшим землевладельцем. Подобное слияние гражданских и военных функций не могло не отражаться на качестве их выполнения, а землевладение служилого класса нередко использовалось им в качестве средства уклонения от несения государевой службы. Поэтому шаги Петра были направлены прежде всего на мобилизацию правящего сословия для выполнения его непосредственных обязанностей и на обеспечение нового качества службы правящего слоя посредством целой системы мер.
Как отмечалось выше, приоритетной установкой политической системы мобилизационного типа является обеспечение всеобщности обязанностей всех социальных страт (включая элитные) перед государством, а применительно к процессам элитообразования главным принципом является "служебный" критерий элитного рекрутирования. Анализ реформ Петра I в области элитообразования показывает, что именно обеспечение обязательности службы элитных сословий перед государством и обеспечение меритократического критерия рекрутирования элиты, стали перативами реформ Петра I в области элитообразования.
Принцип всесословности обязанностей перед государством в деятельности Петра I нашел всеобъемлющее воплощение. Петр I—первый монарх, рассматривавший свое правление как служение общему благу, государству; без Петра имперский порыв, несомненно, имел бы иную судьбу: «Необходимость движения на новый путь была создана; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился» (245, С. 451). Фиксируя спонтанный, неконцептуальный характер петровской модернизации, тем не менее, следует отметить, что ее бесспорным смысловым стержнем, а также доминантой сознания Петра I, была мысль о благе отечества, служение которому составляет долг монарха. Он первым среди российских монархов отрешается от удельной традиции рассматривать государство в качестве собственной вотчины. Это первое в российской истории полномасштабное воплощение принципа всесословности службы. Петр впервые в российской политической практике ставит вопрос о государственном интересе, который должен быть выше личного. При этом верность подобному взгляду ему пришлось доказать не только на уровне деклараций, но и на примере судьбы собственного сына, пренебрегшего государственным интересом в пользу личного: Петр даже сына принес в жертву долгу. Однако и Петру не удалось до конца изжить наследие удельного права: указ о единонаследии 1714 г., уравнявший поместья с вотчинами, и указ 1722 г. о престолонаследии, трактующий право завещания власти в качестве предмета личного произвола монарха, явились рецидивами старого противоречия московского правления—противоречия вотчинника и государя, погубившего прежнюю династию. Но в целом идея служения долгу, идея службы отечеству стала мировоззренческим основанием всей реформистской парадигмы Петра I.
В соответствии с принципом всеобщности службы—Петр I реформировал и общество, и элиту. По отношению к обществу этот принцип выразился в следующем. Если предшественники Петра в ХVII в. превращали свободные экономические состояния, дифференцировавшиеся по видам выполняемых повинностей, в замкнутые сословия, то Петр I пошел дальше: он уничтожил промежуточные, переходные слои, не несшие ранее государственных повинностей, и распределил их по классам. Таким образом, служба стала подлинно всесословной. Забегая вперед отметим, что реформы 1920—30-х гг., колоссально упростившие социальную структуру советского общества до элементарной схемы из двух классов и прослойки, шли в том же направлении и диктовались той же целью—обеспечить всесословность обязанностей перед государством .
Если задача обеспечения всесословности обязанностей перед государством применительно к плебсу была сравнительно простой, то всеобщая мобилизация элитарного слоя на службу оказалась более сложной.
Применение принципа всесословности обязанностей по отношению к элитарному сословию русского общества того времени (высших слоев дворянства) требовало поголовной мобилизации дворянства на службу.
С этой целью Петром I были предприняты меры по “инвентаризации” наличного состава дворянства, чему призвана была служить отчетность о пригодных к службе дворянских детях (и родственниках), достигших десятилетнего возраста, направляемая в Разрядный приказ, а затем в Сенат, а также регулярные смотры, нередко осуществлявшиеся лично Петром.
Однако несмотря на угрозы применения санкций по отношению к уклоняющимся от службы, указы о мобилизации дворян сопровождались многочисленными их нарушениями, что приводило к ужесточению мер: указ от 1714 г. грозил не явившимся на смотр лишением всего движимого и недвижимого имущества в пользу доносчика о неявке, даже если в качестве последнего выступит собственный крепостной дезертира. Указ от 11 января 1722 г. предусматривал еще более жесткие санкции: политическую смерть для не явившегося на смотр (то есть объявлением его вне закона); доносчик получал, как минимум, половину всего имущества виновного.
Второй после всеобщности службы элитарного сословия задачей реформ Петра I в области элитообразования было обеспечение нового качества выполняемых властной элитой управленческих функций. Стремление Петра I обеспечить “европейское” качество правящего слоя, а также обеспечить разделение гражданской и военной сфер обусловило принципиально новый момент службы—обязательность обучения, вызванную возросшим уровнем требований к служилым людям: в условиях формирования новой армии и флота, а также усложнившейся гражданской службы прежнее невежество было нетерпимо. Учеба стала новой обязательной повинностью служилого сословия: согласно указам от 20 января и 28 февраля 1714 г. дети дворян, приказных людей, а также духовных лиц должны были в возрасте от 10 до 15 лет пройти курс обязательного обучения, включавший основы грамоты, арифметики и геометрии. Этому призваны были способствовать вновь открывшиеся школы. Срок обучения был жестко ограничен возрастом с 10 до 15 лет, так как с 15 лет дворянские дети были обязаны приступить к службе.
Cтремление Петра привить дворянским детям вкус к образованию не встречало поддержки и понимания в дворянской среде: попытки уклонения от учебы были так же многочисленны и разнообразны, как и попытки уклонения от службы в целом —дворянские отпрыски с такой же энергией и изобретательностью отлынивали от учебы, как и от службы в целом.
Новое качество правящей элите было призвано сообщить также впервые введенное при Петре разделение функций гражданской и военной службы. Разделению военной и гражданской службы было призвано способствовать направление на учебу в соответствующие учебные заведения и специализация функций. При этом выбор места службы не был свободным: естественно было ожидать массового притока дворян на гражданскую службу как менее опасную, нежели военная. Поэтому инструкция 1722 г. установила обязательное для неукоснительного следования соотношение направляемых на гражданскую и военную службу: на гражданские должности предписывалось направлять не более трети представителей каждой фамилии. Эта же инструкция указывала, что условием успешной службы является наличие специальных познаний в соответствующей области службы, для чего предписывалась необходимость обучения зачисляемого на службу дворянства.
В контексте характеристики реформ Петра I в области элитообразования следует упомянуть реформу органов государственного управления, систематизировавшую работу по рекрутированию правящего сословия: обеспечение кадрами государственной службы—гражданской и военной—стало одной из важнейших функций вновь образованного Сената. С этой целью инструкцией от 5 февраля 1722 г. были учреждены Герольдмейстерская контора и должность герольдмейстера, в функции которых входили учет всех дворян, выявление степени их годности к службе, регистрация чинов и перемещений как по ступеням Табели о рангах, так и из одного ведомства в другое. В сфере особого внимания этого учреждения находились уклоняющиеся от службы—нетчики.
Пожалуй, главной заслугой Петра I в формировании новой элиты было введение меритократического критерия в рекрутирование элиты и ее карьерное продвижение: отныне порода окончательно отступила перед талантом, служебной заслугой и личной доблестью. В соответствии с указами Петра дворянские дети зачислялись в полки—не только гвардейские, но и обычные армейские—исключительно в звании рядовых солдат, а производство в офицерский чин происходило только после нескольких лет службы в качестве рядовых солдат. Закон от 26 февраля 1714 г. категорически запретил производство в офицеры дворян, не прошедших солдатскую службу. И наоборот, в соответствии с указом от 16 января 1721 г. лица любого звания и социального происхождения, дослужившиеся до обер-офицерского чина, получали потомственное дворянство (принятая год спустя Табель о рангах аналогичным образом регулировала продвижение по гражданской службе). Таким образом, если местничество (то есть продвижение служилых людей “по отечеству”, в соответствии с знатностью происхождения) формально было отменено в 1682 г., то перечисленные меры положили конец практическому его применению. Эти перемены открывали новые возможности вертикальной мобильности перед служилыми людьми, являлись мощным стимулом служебного радения и усердия: если в Московском государстве предпочтение отдавалось “отечеству” перед заслугой, которая была лишь средством незначительной коррекции предопределенного породой “коридора возможностей” карьерного продвижения служилого люда (да и то лишь на низшем и среднем чиновном уровне, тогда как доступ в высшие эшелоны власти был открыт лишь “по отечеству”, что способствовало упадку деловых и нравственных качеств правящего слоя), то Российская империя началась с решительного поворота в пользу “служебного” критерия” и личной доблести.
Новым рубежом в этом направлении стала утвержденная указом от 24 января 1722 г. Табель о рангах, законодательно оформившая приоритет служебной заслуги перед аристократической иерархией породы. В специальной статье, сопровождавшей издание этого документа, особо подчеркивалось, что знатность происхождения сама по себе, без службы отечеству и государю, ни в коей мере не является основанием даже для минимального служебного продвижения. Утверждение Табели о рангах открывало доступ в элиту выходцам из различных социальных слоев: состоящие на гражданской службе лица недворянского происхождения, дослужившиеся до 14-го класса, получали личное дворянство, дослужившиеся до 8-го класса—потомственное. Очевидно, что подобного рода меры не просто изменяли генеалогический состав дворянства (которое все больше абсорбировало разнородные по социальному происхождению элементы) но создавали возможности предотвращения окостенения, зашлакования и энтропии дворянства в качестве властной элиты.
Необходимым компонентом мер по утверждению меритократического критерия в практике элитного рекрутирования и ротациии должна была стать активизация использования денег в качестве вознаграждения за службу, как эффективного инструмента увязывания благосостояния и служебного усердия. И действительно, меры в этом направлении были предприняты, что способствовало более эффективному функционированию формирующейся бюрократической системы: в 1714 г. Петр отменил систему поместного верстания центрального аппарата и систему кормлений для провинциального чиновничества, переведя и тех и других на казенное жалованье. Меры Петра по расширению использования денежного вознаграждения за службу государственным чиновникам явились одной из его самых эффективных мер в деле формирования новой энергичной властной элиты. Однако напряжение бюджета было столь значительным, что средств едва хватало на выплату жалованья центральному аппарату—да и то с перебоями. В 1723 г. более четверти выделенных на зарплату средств пришлось изъять для покрытия дефицита бюджета.
Деньги в казне в эпоху Петра I стали еще большим дефицитом, чем прежде: если на исходе ХVII в. (в 1680 г.) военные расходы поглощали 50% бюджета, то в период правления Петра I—уже две трети (100, кн. 2, С. 337, 504, 511). В отдельные периоды этот показатель был еще выше, достигая 80-85 процентов доходов России, а в 1705 г. даже 96% (190, С. 162)). Высокий уровень военных расходов российского государства дал основание исследователям констатировать: “Продолжительные войны и всякие преобразования в государстве требовали денег более, чем сколько могло платить тогдашнее бедное народонаселение России.” (116, т. 1 С. 426). Недостаток средств стал ощутимым уже в 1710 г., когда выяснилось, что доходы казны (3 015 796 р.) покрывали только 4/5 расходов (3 834 418), 2/3 из которых шли на армию и флот (116, т. 1, С. 318; 100. Кн. 2, С. 504). И несмотря на то, что в период царствования Петра доходы казны увеличились более, чем в три раза (доходы казны в 1710 г. составляли 3 134 000р., а в 1725 г. —10 186 700р (245, С. 572), а также несмотря на отсутствие государственного долга, расходы (прежде всего военные) росли быстрее, чем доходы, что обусловливало дефицит бюджета в среднем на 13—15% в год (100, кн. 2, С. 562).
В связи с катастрофическим дефицитом финансовых средств казны Петру I пришлось оставить в силе прежний вид вознаграждения служилых людей—землю, которая даже на основе поместного права в значительно большей мере, чем деньги, имеет тенденцию превращаться в оторванное от службы наследственное средство вознаграждения.
Выше отмечалось, что поместное землевладение (то есть временное, на условиях несения службы, пришедшее на смену вотчинному, как правило, независимому от личной службы), начиная с ХV в., выполняло функцию вознаграждения за службу и было призвано мобилизовать служилый люд в условиях дефицита финансовых средств казны. В этой связи существен тот факт, что ХVII в. отмечен упадком мобилизующей функции поместного землевладения: в этот период активно происходил процесс постепенного сближения поместий и вотчин в пользу “вотчинной” модели: “право и практика тянули поместье в противоположные стороны” (100, кн. 2, С. 526), когда к праву пользования поместьем присоединилось право распоряжения им: согласно закону 1674 г. отставные помещики получили право продажи поместий. Ко времени воцарения Петра I различия между поместьями и вотчинами в значительной мере нивелировались. Результатом этого процесса не могло не быть ослабление стимулирующей функции землевладения в качестве условия служебного усердия. По мысли Петра I, необходимы были меры по реформированию системы землевладения, способные вернуть землевладению его стимулирующую функцию. На это и был нацелен Указ о единонаследии от 23 марта 1714 г. Однако ставший результатом действий Петра по усилению мобилизующей функции землевладения Указ о единонаследии парадоксальным образом привел к еще большему сближению вотчин и поместий.
Сам факт принятия Указа о единонаследии и практика его реализации в полной мере демонстрируют противоречивость функционирования “служебной” организации элиты в условиях России. Указ о единонаследии, определявший неделимость недвижимых имуществ путем передачи их по наследству одному из наследников по выбору завещателя весьма показателен как попытка решить задачу в условиях отсутствия необходимых ресурсов путем использования неадекватных средств. Петр I выпустил Указ о единонаследии, справедливо полагая, что в результате его применения государство получит обеспеченный за служебное усердие служилый класс в лице счастливых наследников, а не получившие наследства дворянские дети в поисках средств существования будут вынуждены покинуть деревенское безделье и обратить взоры на службу или занятие каким-либо ремеслом. Отсюда специально оговоренное в Указе положение о том, что занятие ремеслом, художеством, учебой или торговлей не ущемляет дворянского звания. Таким образом, функционально этот Указ был задуман как сочетание “кнута и пряника”, то есть средство значительного поощрения служилого класса и мобилизации не получивших наследства дворян на службу, жестко увязывая благосостояние дворянина с его служебным усердием.
Очевидно, что функцию “пряника” призваны были выполнить привилегии для тех, кто состоял на государевой службе. И стремясь обеспечить “пряник” в связи с острой нуждой в служилом сословии, располагающем средствами для несения службы, но не имея необходимых для решения этой задачи денежных ресурсов и исходя из определенной ограниченности возможностей пространственного расширения землевладения (вспомним тяжбу светской и духовной властей по поводу монастырских вотчин, деятельное участие в которой принял Петр, стремясь к дальнейшему ограничению монастырских земель), верховная власть вынуждена была искать иные формы привилегий для служилого сословия. Подобной привилегией явилось расширение временного пространства права землепользования вследствие ограниченности возможностей пространственного его расширения: условное право владения (поместье) стало наследственным (вотчиной), что окончательно уравняло поместья с вотчинами. Это значит, что одной рукой мобилизуя не получивших наследства потомков на службу, другой рукой Указ обеспечил счастливым наследникам привилегии без службы, что в полной мере демонстрирует противоречивость функционирования “служебной” организации элиты в условиях России.
Безусловный приоритет меритократического принципа в процессе рекрутирования правящего сословия при Петре I особенно нагляден при анализе особенностей его выбора ближайших сотрудников и соратников, ибо в этом выборе Петр руководствовался теми же критериями, что и при рекрутировании правящего сословия в целом, предъявляя жесткие требования и проявляя проницательность при выборе: “Молодой царь уже отличался этой изумительной верностью взгляда при выборе людей, которая помогла ему набрать столько сотрудников, наготовить способных людей не на одно только свое царствование, оставить России и драгоценное наследство, которым она жила долго и по смерти преобразователя (245, С. 484).
В практике элитного рекрутирования при Петре I соображения породы всегда отступали перед личными заслугами и талантом. Тому способствовали и биографические обстоятельства формирования личности царя: росший в обстановке опалы вне стен Кремлевского дворца—в Преображенском, Петр ребенком и подростком был окружен не только родовитыми сверстниками, а, предоставленный самому себе, включал в свою компанию самых разных по социальному статусу сверстников, в том числе самого низкого происхождения. Родовитое боярство, олицетворяемое в восприятии Петра ненавистными Милославскими, стало символом дремучей темной старины, источником и рассадником всяческой крамолы и смуты. Боярская знать, теснимая на властном олимпе выскочками “подлого” происхождения, оставалась стойким противником преобразований и в начале царствования Петра, и после, а детские впечатления ужаса перед кровавыми расправами сформировали безжалостность и жесткость, переходящую в жестокость, ставшие впоследствии неизменными спутниками реформ.
В этом контексте важно отметить, что несмотря на ориентацию императора на западноевропейские принципы государственного управления, Петр I следовал установке на преобладание русских в составе элиты перед иностранцами: правило Петра, “которого держались и все его сотрудники,—брать иностранцев, но строго наблюдать за ними, чтоб они не теснили русских, и как можно скорее выдвигать последних, чтоб они могли заменить наемников” (245, С. 528).
Таким образом, если Иван Грозный решил отрицательную задачу—ликвидировал экономическую основу боярства как правящего класса, претендующего на господствующее положение “по отечеству”, а не по службе, то Петр I сосредоточил усилия на задаче создания нового правящего слоя, привилегии которого жестко увязаны с его служебным усердием. Именно эти меры были призваны обеспечить эффективность властному слою. Хроники петровских времен в разделе достижений пестрят фамилиями самого разного происхождения, в том числе самого низкого. Список этот открывает, конечно же, светлейший князь А. Меншиков—сын конюха из Владимирской губернии, торговавший в Москве пирогами, и едва умевший поставить свою подпись, но поднявшийся на высоту второго лица государства; здесь же и первый обер-прокурор Сената П. Ягужинский, сын органиста лютеранской церкви, по преданию, пасший свиней в Литве и начавший карьеру денщиком царя; бывший мелкий торговец, ставший вице-канцлером и вице-президентом Коллегии иностранных дел П. Шафиров; выходец из второстепенного московского дворянства П. Толстой, ставший видным дипломатом; обрусевший голландец думный дьяк, возглавлявший несколько приказов, включая Сибирский, А. Виниус; бывший дворецкий графа Б. Шереметева, дослужившийся до поста архангельского вице-губернатора, А. Курбатов; сын вестфальского пастора, ставший генерал-адмиралом, вице-президентом Коллегии иностранных дел А. Остерман; вышедший из бедных дворян и ставший наместником Оренбургского края и послом в Константинополе И. Неплюев; простого происхождения поверенный в самых секретных бумагах Петра кабинет-секретарь А. Макаров; прибыльщик В. Ершов, из бывших холопов, ставший московским вице-губернатором; знаменитый обер-фискал А. Нестеров, тоже из бывших холопов; португальский юнга, ставший петербургским генерал-полицмейстером Девиер. Эти и многие другие лица незнатного, порою самого низкого, происхождения вошли в когорту вершащих судьбы Отечества лиц благодаря личной доблести и усердию.
В период правления Петра дворянство действительно стало новым правящим классом. Однако вопреки предпринятым Петром I мерам качество этой элиты не соответствовало замыслам своего создателя. В этой связи принципиально важно отметить, что нормативное обеспечение меритократического критерия карьерного продвижения, которым стало принятие Табели о рангах и иных, близких по духу документов, есть необходимое, но отнюдь не достаточное условие для утверждения этого принципа в практике рекрутирования элиты и в управленческой практике вообще, ибо юридическая норма не тождественна психологической установке: принятие юридического нормативного акта есть лишь начальная ступень преобразований в области политической психологии и морали.
Меритократический смысл Табели о рангах и иных подобных нормативных документов состоял в том, чтобы поставить государственную службу выше предрассудков породы. Однако наивно полагать, что нравы меняются вместе с принятием нормативного документа. Несмотря на все усилия Петра I, собранная “поштучно”, по принципу личной годности и доблести, команда “птенцов” не оправдала надежд своего создателя: новые, европейского типа учреждения и строгие инструкции оказались для них “платьем на вырост”, которое они изорвали раньше, чем успели вырасти. Казнокрадство и взяточничество в среде чиновников, включая высший эшелон управления, достигли невиданных ранее масштабов. В царствование Петра современники замечали, что “из 100 рублей, собранных с обывательских дворов, не более 30 рублей шло действительно в казну; остальное беззаконно собиралось и доставлялось чиновникам” (116, т 1, C. 339).
Описывая многочисленные внешние войны Петра, С. Соловьев констатировал, что Петр был вынужден вести иную войну —ту , которая, как отмечает историк, “была тяжелее Северной”. Это была изнурительная борьба со своими же сотрудниками и соратниками, которые не могли отрешиться от взгляда на службу государственную “как на кормление, на подчиненных как на людей, обязанных кормить, на казну как на общее достояние в том смысле, что всякий, добравшийся до нее, имеет право ею пользоваться” (245, С. 564). При этом следует принять во внимание, что речь идет о людях, которые “принесли свое мужество для борьбы со внешними врагами, способность к тяжелому труду, способность быстро приобрести знание, искусство в том или другом деле, нужном для России” (245, С. 563).
Масштабы злоупотреблений были поистине колоссальны. Представление о них дает оценка состояния Меншикова—бесспорного лидера среди любителей казенных денег,—произведенная после его отставки. У Меншикова были конфискованы 90 000 крепостных, города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, два города в Малороссии (Почеп и Батурин), капитал на сумму в 13.000.000 р., из которых 9.000.000 р. находились на хранении в иностранных банках; движимость и драгоценности стоимостью в миллион рублей, а также золотая и серебряная посуда весом более 200 пудов (116, т. 1, С. 517) Для адекватной оценки этих цифр стоит напомнить показатели бюджета российского государства: его доходы составляли в 1710 г. 3 134 000 р., в 1725-м—10 186 707 р. (245, С. 572). Таким образом, только финансовый капитал Меншикова превышал годовой бюджет всего государства! Поразительно то, что в одном человеке уживались и беспримерная отвага, и гибкий, живой ум, и несомненные способности к обучению, и необычайная энергия, и бесконечная преданность Петру. Заслуги Меншикова действительно значительны: герой Батурина, Калиша, Полтавы, Переволочны, стоявший вместе с Петром I у истоков создания русского флота, он не устоял против соблазнов личного обогащения. В последний период жизни Петра I Меншиков был смещен с поста президента Военной коллегии, что предсказывало переход царя от угроз и денежных штрафов к более решительным мерам. От наказания Меншикова спасла смерть Петра I. Таковы издержки ускоренного взросления элит, формирующихся “казенно-парниковым” способом. Петр I был поставлен в трудное положение: с одной стороны —злоупотребление высших должностных лиц государства, с другой —необходимость поддержания авторитета государственной власти. Поэтому Петр I нередко был вынужден в качестве “педагогического” средства политического воспитания своих сподвижников использовать свою знаменитую дубинку. Отколотив в мастерской токаря Нартова кого-нибудь из проштрафившихся соратников (особенно часто это бывало с Меншиковым), царь тут же приглашал его к обеду.
Неэффективность управленческого слоя и управленческой машины в целом, значительные масштабы злоупотреблений чиновников вынудили Петра I предпринять меры по созданию действенной системы контроля в качестве инструмента мобилизации правящего слоя и общества в целом для решения задач развития. С этой целью Петром I была создана разветвленная многоуровневая репрессивная система, включавшая Преображенский и Тайный приказы, фискальную службу и прокуратуру.
Как отмечалось выше, использование тайной полиции в качестве инструмента контроля верховной власти над правящим сословием и обществом в целом к этому времени уже стало характеристикой российского политического развития: предшественниками Преображенского приказа была опричнина Ивана Грозного и Тайный приказ царя Алексея Михайловича. Об опричнине было сказано выше; Тайный приказ как попытка систематического контроля за деятельностью государственного аппарата был создан царем Алексеем Михайловичем во второй половине ХVII в. Однако Тайный приказ не был узкоспециализированным репрессивным институтом, а выполнял функцию личной канцелярии царя с неограниченной сферой компетенции и в таком качестве стоял выше всех других приказов.
Преображенский приказ и Тайная канцелярия в системе центрального аппарата выполняли функции карательных органов, разграничивая сферы компетенции по географическому принципу: ставший преемником Тайного приказа царя Алексея Михайловича Преображенский приказ находился в Москве, а возникшая в 1718 г. в связи с розыском по делу царевича Алексея Тайная канцелярия—в Петербурге.
Недостаточность вышеупомянутых приказов в качестве инструментов контроля и мобилизации предопределила расширение карательной системы. Указ от 2 марта 1711 г. предписывал создание двух новых органов—Сената и фискалата (тайная полиция на общественных началах).
Система фискалата имела ряд существенных дефектов. Прежде всего это освобождение фискала от ответственности в случае ложности его доноса. Если принять во внимание, что фискалат был изъят из сферы компетенции местной администрации (что означало его неподконтрольность власти), то очевидно, что подобный порядок создавал неограниченные возможности произвола при абсолютной безответственности, стимулом которой служил еще один существенный недостаток этой системы, обусловленный вышеупомянутым дефицитом государственного бюджета—отсутствие казенного финансирования фискалата: фискалу причиталось от половины (по Указу от 5 марта 1711 г.) до трети (по Указу от 17 марта 1714 г.) имущества, конфискованного у лица, осужденного по доносу фискала. Легко понять, сколь велик был соблазн необоснованных доносов из жадности. Фискалы из купцов даже освобождались от уплаты налогов. Это настолько стимулировало массовое участие купцов в деятельности фискалата, что Сенат был вынужден отказаться от услуг фискалов из купцов. Нетрудно представить степень недовольства фискалатом в обществе.
Функционирование фискалата продемонстрировало неэффективность тайного надзора. Осознание несовершенства фискалата в качестве инструмента контроля и стремление усилить контроль за правящим слоем, включая Сенат, обусловили учреждение прокуратуры. Главным отличием последней от фискалата становились гласность надзора и преимущественная нацеленность этого органа в адрес правящего сословия: прокуратура была учреждена как инструмент надзора за деятельностью высшего органа управления государством—Сената. Сам факт подобного учреждения говорит об оценке эффективности деятельности Сената: ни многочисленные штрафы, ни угрозы, ни даже физические методы воздействия на сенаторов не способствовали улучшению его работы. Учреждение прокуратуры свидетельствует о том, что “Петр не располагал вышколенными чиновниками и ему приходилось внушать им самые элементарные правила: надобность укрощать необузданный нрав, стремление навязать свою волю или, наоборот, уклониться от ответственности за принимаемое решение, отложить его в долгий ящик” (186, С. 464). Функции прокуратуры и фискалата во многом были схожими и выполнялись в контакте. Различия между двумя институтами контроля были обусловлены тем, что сферой действия прокуратуры были преимущественно высшие государственные учреждения, тогда как деятельность фискалата практически не имела ограничений. При этом очевидно приоритетное положение прокуратуры, независимость которой от Сената и коллегий призваны были подтвердить положения указа об исключительной подотчетности обер-прокурора лично царю, что призвано было способствовать повышению эффективности контроля верховной власти над элитарным слоем. Формирование органов прокуратуры знаменовало завершение процесса создания системы контроля верховной власти не только над обществом, но и над правящим сословием.
Однако несмотря на усилия Петра, эффективность этой системы была не высока. Не вдаваясь в детализированную аргументацию этого тезиса, можно привести следующий факт в качестве иллюстрации позиции главного контролера империи—Ягужинского. По преданию, незадолго до смерти Петр приказал Ягужинскому издать распоряжение следующего содержания: если кто украдет столько, что на эту сумму можно купить веревку, то будет повешен. В ответ обер-прокурор ответил, что в этом случае государь рискует остаться без подданных: “Мы все воруем, только один более и приметнее, чем другой” (19).
Анализ процессов элитообразования в эпоху Петра I показывает, что в этот период была осуществлена модернизация модели элитообразования. Дело не меняется от того, что в исходном замысле меры Петра I не носили системного характера продуманной модернизации, а диктовались прагматическими потребностями политической ситуации. Тем более отчетливо проступают закономерности. В эпоху Петра I отчетливо проявился целый ряд характеристик мобилизационной модели элитообразования, в частности, это борьба верховной власти с правящим классом. Верховная власть в целях контроля над правящим слоем создает репрессивный аппарат, надзирающе-контрольную систему, которая, в свою очередь, предрасположена к эрозии. Механизмом элитной ротации в этой системе выступает чистка, подтверждением чему явилась внутренняя политика Петра I, всецело подчинившего себе правящий класс. В этой системе верховная власть, инициирующая развития и персонифицирующая государственные интересы (которые не совпадают с экономическим интересом хозяйственных субъектов, так как опережают его), создает правящий класс, как это делал Петр I посредством издания многочисленных инструкций и регламентов, регулирующих процесс рекрутирования правящего слоя, и ротирует его посредством репрессий и чисток.
Проявлением характерного для мобилизационного (читай—милитаризованного) развития стремления первого лица государства к монополизации власти стала ликвидация Петром патриаршества: в условиях войны единоначалие есть условие победы. Отсюда—стремление верховной власти ликвидировать конкурента на соправление в лице высшей духовной власти, ибо “...патриарх, не сочувствующий преобразованиям, необходимо становился опорою недовольных, средоточием и вождем их, давал благословение их делу” (245, С. 535). Едва не спровоцировавший смуту конфликт отца Петра, царя Алексея Михайловича, с патриархом Никоном, выражавшим притязания на власть формулой “Архиерейская власть подобна солнцу, а царская власть подобна луне, лишь отражающей солнечный свет”, был свеж в памяти властного круга, поэтому ликвидацию патриаршества с полным основанием можно рассматривать как закономерный шаг к усилению моноцентризма власти, являющегося атрибутом милитаризованной организации социума. Легенда гласит, что в ответ на пожелание церковных иерархов иметь патриарха Петр передал им Духовный регламент и не допускавшим возражений тоном произнес: “Вы просите патриарха,—вот вам духовный патриарх”. А вынув из ножен кортик, ударил им по столу и добавил: “А противомыслящим—булатный патриарх!” (186, С. 448).
Именно в эпоху Петра I обрели свойственные мобилизационной модели очертания взаимоотношений политической и экономической элит, в системе которых верховная власть выступает субъектом рекрутирования не только управленческого слоя, но и экономической элиты, что кардинально отличает эту систему от описанной выше “американской” модели. В условиях последней, являющейся классической версией инновационного типа развития, дисперсные экономические элиты создают государство и посредством торга приходят к соглашению относительно фигуры главы государства. В рамках этой модели форма и содержание концепта “исполнительная власть” совпадают, поскольку глава государства действительно исполняет решения, являющиеся результатом консенсуса экономических элит, в то время как в условиях “российской модели” верховная власть является не исполнителем, но творцом социальных форм, субъектом социального конструирования, создающим и политическую элиту, и экономическую.
Петровская эпоха наглядно демонстрирует тот факт, что именно благодаря активности верховной власти начало ХVIII в. стало временем становления и быстрого развития и российской промышленности, и российской экономической элиты. В этот период впервые столь отчетливо проявился приоритет политической элиты над экономической, являющийся характерной чертой мобилизационной модели. Соотношение различных элит в этот период характеризуется не просто приоритетом политического класса: по существу, экономическая элита стала детищем политической; политическая элита создавала экономическую—жестко-директивно, сочетая “кнут и пряник”.
Первым шагом в этом направлении можно считать упомянутый выше Указ о единонаследии 1714 г., ставший “методологической и мировоззренческой основой” этого социального конструирования благодаря принципиальному положению Указа, культивировавшему активное начало и представлявшему (вопреки бытовавшему ранее предрассудку о праздности как уделе высших классов) различные виды деятельности—занятия ремеслами, торговлей, художественными промыслами, учение и т.п.—в качестве не только не противоречивших дворянскому званию, но, напротив, составлявших достойное занятие высших классов. При этом подчеркивалось особое значение активности в области развития промышленности, которая по значимости была поставлена едва ли не вровень с государственной службой. Однако главную роль в стимулировании процесса создания экономической элиты и деловой активности сыграли, конечно же, не просвещение и увещевания, а экономические стимулы—многообразные казенные субсидии, ссуды и льготы, способствовавшие развитию промышленности и активному участию в хозяйственной деятельности высших классов.
Известно, что при Петре было создано более 200 фабрик и заводов, ставших по существу основой отечественной промышленности. Принципиально важно зафиксировать невиданный в Европе механизм их создания: организация того или иного предприятия начиналась с соответствующего указа Петра, предписывавшего создание за казенный счет необходимых государству завода или фабрики; после того, как предприятие становилось на ноги, следовала его директивная приватизация в пользу принудительно образуемой из купечества компании на беспримерно льготных условиях. Иногда аналогичный указ предписывал создание нового предприятия непосредственно частными предпринимателями, которым вменялось в обязанность вхождение в “компании” для обеспечения жизнеспособности вновь создаваемого предприятия. Однако и в этом случае процесс его создания сопровождался бесчисленными казенными льготами, включая право беспошлинной продажи произведенных товаров и покупки необходимых материалов, безвозвратными субсидиями, беспроцентными ссудами, которые впоследствии нередко списывались. Созданной в 1719 г. с целью поощрения отечественной промышленности Мануфактур-коллегии вменялась в обязанность всяческая поддержка вновь созданных промышленных предприятий вплоть до прямой финансовой помощи, а также их всемерная защита от иностранной конкуренции. В целях поощрения отечественного купечества оно было изъято из ведомства воевод, получило собственный суд и управление посредством городовых магистратов и главного магистрата.
Примечателен тот факт, что издержки в случае коммерческих неудач предпринимателей нередко ложились на государственную казну. Примером тому может служить история организации инициированного Петром после посещения Франции шелкового производства при участии высших чиновников государства—вице-канцлера Шафирова, тайного советника Толстого и светлейшего князя Меншикова (впоследствии замененного графом Апраксиным). Основанная при таком высоком участии и высочайшем покровительстве компания получила широчайшие льготы и привилегии, включая право беспошлинного ввоза шелковых товаров (которое, впрочем, было с выгодой перепродано частным торговцам за немалую сумму). Но несмотря на столь льготные условия, дело кончилось финансовым крахом, а убытки понесла казна.
Неизбежной оборотной стороной государственного патронажа промышленности было то, что русские “капиталисты” (“буржуа”) были не свободными предпринимателями, а скорее, агентами правительства. В тех случаях, когда частные предприятия создавались за государственный счет, право собственности на создаваемые предприятия, как и в ситуации с поместьями, оставалось за государством; объем прав частных предпринимателей в этом случае точнее передает термин “распоряжение”, ибо право владения распространялось на предпринимателей и их наследников лишь до тех пор, пока они управляли предприятиями и лишь в том случае, если они осуществляли это удовлетворительно с точки зрения государства; в противном случае правительство могло национализировать предприятия. “Даже предприятия, созданные частично или полностью частным капиталом, не были частной собственностью в строгом смысле слова, ибо правительство могло в любой момент отобрать их у “собственников” (190, С. 276).
Принципиально важно констатировать жестко-директивный стиль петровского созидания, при котором предпринимательская деятельность навязывалась нередко вопреки воле новых буржуа. Частно-предпринимательская деятельность приобретала черты государственно-обязанной повинности за государственный счет, а частные предприниматели являлись таковыми зачастую лишь формально, выступая по существу агентами (инструментом) правительства. Этот механизм В. Ключевский назвал “казенно-парниковым воспитанием промышленности” (100, кн. 2, С. 554). К этому можно добавить, что подобным же “казенно-парниковым” способом создавалась не только промышленность, но и ее субъект—экономическая элита: к самим предпринимателям Петр I относился так же, как и к простым дворянам: “то есть безо всякого внимания к их личным интересам и желаниям” (190, С. 276). Поэтому правомерен вывод Пайпса о том, что, хотя осуществленное Петром I развитие промышленности было новшеством по своему духу, по воплощению оно было совершенно традиционно: “хотя при Петре существовала промышленность, промышленного капитализма при нем не было” (190, С. 278), ибо государство было собственником всех средств производства, диктовало цены и было практически монопольным потребителем промышленной продукции; “предприниматели” могли быть уволены за проступок, а рабочая сила была закрепощена.
Апогеем политики создания отечественной экономической элиты стал Указ от 18 января 1721 г., фактически уравнявший в правах промышленных предпринимателей с правящей элитой—дворянством: промышленники получили прежде являвшееся исключительной дворянской привилегией право приобретения земель с приписанными к ним крестьянами, что было призвано способствовать обеспечению предприятий рабочей силой. Более того, в развитие этой политики спустя год Петр пошел даже на беспрецедентное нарушение собственных предписаний относительно жестокого преследования укрывательства беглых крестьян: Указ от 18 июля 1722 г. запретил выдавать беглых крестьян, ставших рабочими на промышленных предприятиях. Таким образом, эти меры наглядно показывают роль верховной власти как субъекта создания не только промышленности, но и промышленной элиты, что неизбежно определяло подчиненное положение последней. И хотя Строганову в 1722 г. был пожалован титул барона, российская буржуазия всегда сохраняла подчиненное по отношению к чиновной знати положение, а буржуазия начала ХХ в., по выражению Горького, была больна “собачьей старостью”. И в этом отношении реформы Петра I представляли собою “всего лишь улучшенный вариант московских порядков и были куда менее революционны, чем это представлялось современникам...В общем и целом Петр I стремился сделать московские порядки более эффективными и поэтому придал им более рациональный характер” (190, С. 169), однако петровские методы были традиционны, в мерах Петра “проступала вотчинная подкладка”, а “окно в Европу” было прорублено “азиатскими приемами” (190, С. 170).
Смерть Петра I положила конец многим его начинаниям; не лучшим образом сказалась она на нравах правящего сословия. И при жизни царя многим его сподвижникам небезосновательно доставалось от него. Но если власть царя сдерживала пороки его соратников, объединяя их во имя великого дела служения Отечеству, то внезапное освобождение от внешней опеки в лице царя сняло нравственные ограничения в правящей среде: воспитанные в обстановке “парника” и “казармы”, после смерти своего покровителя “птенцы” почувствовали себя на воле без присмотра. Наиболее удручающим в негативной реакции общества на преобразования Петра было не отторжение их внеэлитными слоями, а то, что элита российского общества—ближайшие сподвижники царя, “повторявшие за Петром новые правила, никак не могли применить их к делу, при котором сейчас же являлись наружу старые привычки и взгляды” (245, С. 625). Здесь проявилась упомянутая выше закономерность, согласно которой изменения в сфере нравственности и психологии не поддаются директивному управлению, а требуют продолжительного времени. С. Соловьев писал, что самым трудным препятствием на пути петровских преобразований было то, что “в течение нескольких лет нельзя было переменить утвердившихся веками привычек и взглядов; учреждением магистратов нельзя было вдруг обогатить купцов, вдруг приучить их к широкой, дружной и разумной деятельности; выучивши волею-неволей служилого человека грамоте, цифири и геометрии, нельзя было вдруг вдохнуть в него ясное сознание гражданских обязанностей” (245, С. 630). И здесь еще более наглядно, чем во времена Ивана Грозного проявилась тенденция отставания российских политических элит от возникавших перед ними исторических задач. Причина этого очевидна: поставленные верховной властью задачи, будучи условием выживания государства, значительно опережали степень внутренней зрелости общества: “Идея отечества была для его слуг слишком высока, не для их гражданского роста. Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги...Петр служил своему русскому отечеству, но служить Петру еще не значило служить России.” (100, кн. 3, С. 98). Анализ процессов элитоообразования убеждает, что особенности исторического возраста этноса есть серьезный фактор неэффективности правящих элит: “общество юно, незрело” (245, С. 668), “юные, широкие натуры птенцов Петровых были не способны к постоянному, усидчивому труду, к соображению, изучению всех подробностей дела, чем особенно отличался немец Остерман”(245, С. 673). Петр постарался ускорить процесс созревания своих питомцев: он “поддернул” колоски за верхушки, но помог не всем,—некоторых просто выдернул “из грядки”.
К числу наиболее характерных закономерностей процесса элитообразования в условиях мобилизационной модели, проявившихся в эпоху Петра I, можно отнести и то обстоятельство, что развитие в условиях МТР осуществляется в режиме “любой ценой”: с целью компенсации отсутствия ресурсов от исполнителей требовали невозможного, чтобы получить максимально возможное. Однако результатом подобного режима функционирования было то, что “исполнители, запуганные и неповоротливые, теряли способность делать и посильное.” (100, кн. 3, С. 682). Отсюда такая особенность правящего класса, являющегося в условиях мобилизационного развития именно исполнителем, как атрофия волевого начала, утрата инициативы, знаменитое правило “инициатива наказуема”. Покорность—оборотная сторона и непосредственное следствие жесткого режима чистки правящего класса, регулярно осуществляемой верховной властью. Кроме того, следствием запредельной степени эксплуатации было чудовищное истощение народных сил : “Упадок переутомленных платежных и нравственных сил народа...едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию, даже пять Швеций”—констатировал В. Ключевский (100, кн. 2, С. 579).
Атрофия волевого начала политической элиты—одна из самых значительных издержек мобилизационного развития и самых очевидных деформаций элиты политико-центричного общества, но не единственная. Нельзя не сказать и о том, что сформированная форсированным темпом посредством чисток элита приобретает и иные пороки, среди которых—неустойчивость ориентаций, нетвердость нравственных установок, неспособность к самостоятельному развитию, не понукаемого сверху (пресловутый “синдром винтика”). Подобно тому, как выросший в неволе организм, вырвавшись на свободу, не готов ответственно и самостоятельно строить свою жизненную программу, так и воспитанная “казенно-парниковым” способом элита не способна к обузданию инстинктов и проявляет невероятную степень разнузданности и отвращения к службе, как только ослабевает контроль верховной власти. Государственные деятели эпохи Петра I—“истые дети воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, его презрением к законности и человеческой личности, с притуплением нравственного чувства” (100, кн. 3, С. 99). И в этом случае напрашиваются аналогии с днем сегодняшним, ибо “раскрепощенность” и отсутствие нравственных запретов, столь характерные для современной российской действительности, не в последнюю очередь есть следствие многолетнего жесткого контроля за повседневной, в том числе личной, жизнью граждан.
Учитывая, что тяготы службы в петровскую эпоху были действительно велики, неудивительны и различные формы протеста, осознанного и бессознательного, которым общество и его элита ответили на запредельный уровень эксплуатации. Если прежние времена были отмечены такой реакцией на тяготы государевой службы, как закладничество, то в эпоху Петра I наиболее массовыми формами протеста стали разбои, побеги, членовредительство: “Всякая казенная служба до крайности омерзела в глазах русского народа. Иные, чтоб избавиться от нее, уродовали себя, отсекая себе пальцы на руках и на ногах. Побеги получили небывалые размеры.” (116, т. 1, С. 397).
В этом же контексте следует упомянуть болезненную, порой приобретающую патологические формы, страсть к материальным благам, порожденную постоянными ограничениями и контролем, хотя истоки этой патологии глубже и коренятся в конечном счете в бедности общества.
Отношения “элита—массы” в эпоху Петра I претерпевают существенные изменения по сравнению с предшествующими периодами. Прежде всего произошла переадресация протеста: если в ХVII в. и, с оговорками, в ХVII в. объектом ненависти и протеста масс был прежде всего правящий класс при сохранении симпатий внеэлитных слоев к верховной власти, то в период правления Петра I именно верховная власть становится приоритетным адресатом недовольства. Рождаются легенды о царе-Антихристе и о “подмененном” царе. На наш взгляд это было во многом обусловлено стилем преобразований Петра, в котором столь неоправданно жесткими были требования внешнего характера: бороды и платье заняли неоправданно важное место. Это обусловило столь несоразмерные затраченным усилиям результаты реформ: “Заметим, что все распоряжения тогдашнего времени, касавшиеся внешней стороны жизни, столько же раздражали современников Петра, сколь принесли вреда России в последующее время. Они-то и приучили русских бросаться на внешние признаки образованности, часто с ущербом и невниманием к внутреннему содержанию..., между усвоившими европейскую наружность и остальным народом образовалась пропасть; с другой стороны, его деспотические меры, внушая омерзение в массе народа ко всему иностранному, только способствовали упорству, с которым защитники старины противились всякому просвещению. Некоторые находят, что Петр в этом случае действовал мудро, стремясь сразу переломить русскую закоснелость в предрассудках против всего иноземного, с которым неизбежно было введение просвещения. Мы не можем согласиться с этим и думаем, что русский народ вовсе не так был неприязнен к знакомству со знаниями, как к чужеземным приемам жизни, которые ему навязывали насильно. Можно было, вовсе не заботясь о внешности, вести дело внутреннего преобразования и народного просвещения, а внешность изменилась бы сама собою.” (116, т. 1, С. 289—290).
1. При анализе процесса создания государством экономической элиты напрашиваются параллели с реалиями номенклатурного капитализма 1980-90 гг.: известно, что в основе экономического процветания значительного числа крупных экономических структур лежит государственный капитал. Так, в свое время о Святославе Федорове ходила шутка, что ЦК КПСС назначил его первым советским капиталистом-предпринимателем.
