2.1 Боярство как исторически
первый тип российского правящего класса
Характер политического развития (и соответственно, модели элитообразования) российского государства во многом определялся его задачами, важнейшими из которых были освоение огромной территории—”собирание земель”, обеспечение независимости и развития государства. Динамика освоения территории в процессе создания будущей империи была беспрецедентной. Так, в начальный период формирования Московского государства его территория выросла более чем в шесть раз; чуть позже—со времени вступления Ивана Грозного на престол в 1533 г. и до конца XVI в.—Московское царство еще удвоилось в размере. К середине XVII в. российское государство было самым большим государством в мире, территория которого увеличивалась темпами, не имевшими себе равных в истории. Только в период между серединой XVI в. и концом XVII в. Москва приобретала в среднем по 35 тыс. кв. км. (площадь современной Голландии) в год в течение 150 лет подряд. К началу XVII в. Московское государство равнялось по площади всей остальной Европе, а освоенная в первой половине XVII в. Сибирь по масштабу вдвое превышала площадь Европы (190. С. 113—114). К середине XVIII в. территория России по сравнению с Московским княжеством начала правления Ивана III увеличилась более чем в 50 раз, составив шестую часть обитаемой суши. Тем самым Российская империя вышла по масштабу территории на второе место после Британской империи.
Однако это беспрецедентное историческое движение осуществлялось в крайне неблагоприятных природно-климатических, демографических (низкая плотность населения) и внешнеполитических (перманентные внешние агрессии) условиях, что обусловило дефицит значимых для развития ресурсов (прежде всего финансовых). Не случайно для описания этого исторического движения С. Соловьев употреблял характеристики “бедный народ”, “бедная страна”, “бедное государство” (245. С. 429,628).
Подобные параметры исторического движения предопределили формирование мобилизационного типа развития в качестве инструмента разрешения противоречия между задачами государства и его возможностями. Субъектом разрешения этого противоречия была призвана стать соответствующая потребностям мобилизационного развития модель элитообразования. Способом обеспечения эффективности правящего класса в условиях мобилизационного развития стал служебный принцип элитного рекрутирования.
Исторически первой формой рекрутируемой по принципу службы властной элиты российского общества стало боярство (см. сноску 1). Именно боярство выполняло управленческие функции в период Киевской Руси, “удельные века” и в Московском государстве. Анализ процессов элитообразования этого периода подтверждает тезис о предопределенности модели элитообразования спецификой типа развития социума.
Киевский период характеризовался двойственностью детерминант социальной дифференциации: с одной стороны, необходимость обороны от внешних опасностей (территория государства постоянно подвергалась агрессиям: с юго-востока со стороны хазар; с юга — печенегов; с севера — варягов; с запада — венгров, литовцев, поляков) предопределила необходимость жесткой политической системы, что обусловило преимущественное положение в обществе высшего слоя дружины во главе с князем. С другой стороны, доминирующая роль внешней торговли в структуре хозяйства Киевской Руси (“Русская правда” есть по преимуществу уложение о капитале” (100, кн. 1. С. 218) диктовала необходимость экономико-центричного типа организации. Применительно к процессам элитообразования это находило отражение в притязаниях торгово-промышленной знати на политический приоритет, а также дисперсности власти, выражающейся в очередном порядке правления: киевская земля выступала в качестве объекта общего владения всего княжеского рода, отдельные представители которого (при всех противоречиях очередного порядка) обладали в принципе равными правами на занятие великокняжеского стола. Таким образом, Киевская Русь была по существу аристократической республикой. “Великий князь был par excellence купцом, и княжество его являлось по сути дела коммерческим предприятием, составленным из слабо связанных между собой городов” (190. С. 48). Преимущественное положение в организации торговли высшего слоя дружины определяло двойное — ”военно-промышленное происхождение” политически главенствующего слоя киевского общества (98. С. 43): “составляя военно-правительственный класс, княжеская дружина в то же время оставалась еще во главе русского купечества, из которого выделилась, принимала деятельное участие в заморской торговле” (100, кн. 1. С. 143). Таким образом, “Русская правда” была уставом торгового дома, поддерживаемого вооруженным путем (247. С. 264). При этом в основе имущественного благосостояния правящего слоя лежала экономическая и юридическая дискриминация внеэлитных слоев населения, в которых аристократический порядок не имел опоры.
Но эта система — внутренне неустойчивая как любая дисперсно организованная система власти — могла функционировать лишь в условиях внешнеполитической стабильности; в условиях же превышения внешними угрозами критических пороговых значений дисперсно организованная система власти неминуемо должна была рухнуть, будучи не в состоянии противостоять массированной агрессии. Киевская государственность рухнула в результате эффекта резонанса внутренней и внешней нестабильности: внутренней как следствие внутриэлитной борьбы — постоянных распрей между князьями-родичами за право первенства в занятии княжеских столов, приведших в конечном итоге к падению государства, — и внешней нестабильности (нашествия степи): “Киев упал не вследствие одного татарского разгрома, упадок его начался гораздо прежде татар” (241. С. 189); Киевскую Русь “разбила, разумеется, не степь. Степь только добила государственность, начинавшую распадаться изнутри” (2)47. С. 265).
Удельный период, в течение которого основанием социальной дифференциации выступал хозяйственный договор свободного лица с удельным князем, характеризовался доминирующим значением хозяйственного права. Последнее находит выражение в двух следствиях: 1) основой политических прав князя является его хозяйственная роль как устроителя новых земель на северо-востоке Руси; существенная перемена, произошедшая в характере верховной власти, состояла “в исчезновении политического подданства и в замене его временной зависимостью, основанной на частной гражданской сделке” (98. С. 78); 2) служилый класс, включавший две категории — бояр и слуг вольных (дворян), постепенно становится землевладельцем (служилое землевладение существовало и в киевский период, однако тогда его значение было ограниченным). Причем в землевладении служилый класс видит альтернативный службе князю и независимый от капризов последнего источник обеспечения: в этот период служба и землевладение не увязаны—неся службу в одном уделе, служилый человек мог иметь земельный надел в другом; покидая службу, служилый человек мог оставить за собой земельный надел и обладал правом свободного ухода со службы (вплоть до поступления на службу иностранному государству). Р. Пайпс уподобляет положение бояр удельного периода положению гражданина современного западного государства, “который платит налог на недвижимость местным властям или государству, где владеет собственностью, однако имеет законное право проживать и работать, где хочет”(190. С. 69).
Именно стремление служилого боярства к приобретению земельных наделов в качестве альтернативного службе источника дохода, не зависящего от прихотей служебной удачи, со временем превратило боярство из служилого класса в землевладельческую аристократию, что впоследствии сыграло роковую роль в его судьбе.
Доминирующее значение хозяйственных оснований в системе политических отношений этого периода определило особенности модели элитообразования, в основе которой был договор свободного лица с князем, выступавшим в качестве хозяина земли в экономико-юридическом смысле. На наш взгляд, это обусловлено тем, что удельный период был больше периодом накопления сил — материальных и духовных — для последующего роста, чем периодом развития. Русские историки справедливо констатировали, что “удельные века” были периодом упадка Земского сознания и земского чувства князей, материального и духовного обеднения, оскудения, упадка и измельчания интересов (см. напр.: 100, кн. 1. С. 314).
Особняком стоит развитие в удельный период вольных городских общин Новгорода Великого и Пскова, представлявших редкий в российской истории пример характерного для Европы экономико-центричного типа социальной организации: “По существу...в Новгород прорвались феодальные понятия европейского Запада” (247. С. 305). Вспомним, что В. Ключевский уподоблял этот тип организации акционерному обществу; эту же метафору использовал И.Солоневич: “Новгород был построен более или менее по ганзейскому типу: государство, как торговый дом. Правительство, как правление акционерного общества. И самые богатые люди страны — как акционеры, избирающие с в о е правление, для защиты своих интересов, а никак не интересов тех рабочих, которые заняты на их предприятиях.” (247. С. 264). В условиях государства-акционерного общества в качестве правящей элиты выступает торгово-промышленная олигархия: “Сложившийся в Новгороде порядок правления во всех своих главных чертах напоминал форму, известную из истории средневековых городов-государств Западной Европы. Большая часть богатства находилась в руках не князей, а сильных торговых и земледельческих фамилий” (190. С. 55—56).
Прецедент экономико-центричной организации в Новгороде — исключение, в полной мере подтверждающее правило. Причины господства подобного типа организации и соответствующей ей “олигархической” модели элитообразования обусловлены принципиальным отличием условий развития Новгорода — исключительно благоприятных с точки зрения географии и политики — от остальных русских земель. С. Соловьев писал, что главные торговые города древней Руси — Новгород, Киев, Смоленск, Полоцк — обязаны были своею торговлею и своим богатством природному положению и удобству водных путей сообщения (241. С. 189).Однако в отличие от иных городов, в частности, от Киева (который после татарского опустошения в XIII в. уже не смог подняться), Новгорода татарская агрессия практически не коснулась. Более того, собственная выгода толкала татар на поддержку русской торговли, так что новгородцы имели обеспечивавшую их торговлю ханскую грамоту. Со всей определенностью о причинах, обусловивших возможность экономико-центричного характера новгородской организации, писал Ключевский, констатируя в качестве ее предпосылок исключительно благоприятные внутренние и внешние условия развития. В качестве первых он отмечал выгодное с точки зрения организации торговли географическое положение Новгорода (его близость к большим торговым путям); относительную удаленность от политического центра (что освобождало далекий северо-западный край от его непосредственного давления); с точки зрения внешнеполитической, период новгородской вольницы мог состояться благодаря относительной слабости внешних угроз. “Ни в каком другом краю древней Руси не встретим такого счастливого подбора условий, благоприятных для широкого развития политической жизни” (100, кн. 1. С. 415).
Новгород был типичной аристократической или, как писал Н.Костомаров, купеческой республикой (115. С. 140): с преобладанием центробежных сил над центростремительными и дисперсно организованной политической элитой, представлявшей собой партии — фамилии — торговые дома, в основе консолидации которых лежали экономические интересы. В этих условиях вече было послушным орудием совета господ как органа согласования интересов различных партий, стоявших за решениями вече. Процесс формирования высшего управленческого слоя носил закрытый аристократический характер “с признаками замкнутой правительственной олигархии” (100, кн. 1. С. 406) и полностью определялся позицией немногих богатейших семей. В основу социальной иерархии был положен имущественный ценз, что служило причиной глубокой социальной и земской розни и дало основание Ключевскому для определения сущности политической организации Новгорода как “поддельной, фиктивной демократии” (100, кн.1. С. 414). Аналогичным образом характеризует Новгород Р. Пайпс: “Решающая власть на вече находилась в руках новгородских бояр, патрициата, ведущего свое происхождение от старой дружины и состоящего из сорока виднейших фамилий...Эти фамилии монополизировали все высокие должности и в немалой степени определяли характер принимаемых на вече решений. Независимость их не знала себе подобия ни в одном русском городе, ни тогда, ни после” (190. С. 56—57). В основе внутриполитических конфликтов в Новгороде лежали экономические причины, а политическая власть по существу была инструментом реализации экономических интересов: “Князь нужен был Новгороду не только для внешней обороны, но и для расширения и обеспечения торговых оборотов...борьба княжеских партий...была собственно борьбой новгородских торговых домов, соперничавших друг с другом” (100, кн. 1. С. 405).
Подобный тип политической организации — экономико-ориентированный, гибкий, идеально соответствующий задачам его создателей — экономически сильных партий, — мог выполнять возложенные на него функции исключительно в условиях мира. Однако этот тип организации был обречен на поражение в противостоянии с жестко-мобилизационным типом политической организации, каким выступила Москва в ходе почти полуторавековой борьбы с Новгородом в процессе создания централизованного государства. В ситуации такого противостояния качества, обеспечивающие успех в ходе торга, предопределяют фиаско в противостоянии военном: “В Новгороде, как часто бывало в купеческой республике, было очень велико число тех, которые личную выгоду предпочитали всему на свете и подчиняли ей патриотические побуждения” (115. С. 140). Торговая республика была слабой в военном отношении: купцы — плохие воины. В подобном противостоянии не помогало даже численное превосходство новгородцев: так, в битве при Шелони (1471 г.) новгородцы, силы которых десятикратно превосходили московское войско, тем не менее были наголову разбиты. В. Ключевский отмечал, что падение Новгорода в противостоянии со стремящейся к политической централизации Москвой было неизбежно и предопределено именно характером его политической организации, ориентированный на приоритет экономических потребностей (100, кн. 1. С. 418).
Падение Новгорода означало окончательное поражение экономико-центричного типа социальной организации и вытеснение его жестко-мобилизационной моделью политической организации в связи с характерными для абсолютного большинства территорий Московского государства (в орбиту которого усилиями Ивана III был вовлечен и Новгород) крайне неблагоприятными природно-климатическими и политико-культурными параметрами, в условиях которых развитие государства и общества могло быть обеспечено исключительно мобилизационными методами. Соответствующим образом меняется и модель элитообразования: место торговых олигархий вновь занимает служилое боярство. Не случайно одной из первых мер Ивана III по завоеванию Новгорода были шаги, получившие уже в ХХ в. название “тактики салями”: в 1480 г. семьи, чья репутация не внушала доверия московским властям, были насильно вывезены в Москву; навстречу им двинулся поток из Москвы: московские семьи, чья лояльность не подвергалась сомнению, переселялись в Новгород. Подобные процедуры были повторены в Новгороде в 1484, 1487, 1488 и 1489 гг. и в 1510 г. в Пскове после его покорения. Иван III конфисковал более 80 процентов пахотной земли Новгорода, значительная часть которой была использована для поместного верстания переведенных из Москвы служилых людей. Не случайно именно в покоренном Новгороде в конце XV в. появились первые поместья (условное землевладение). При этом важно отметить, что условное землевладение, появившееся в России в 1470-х гг., было не феодальным (как в Западной Европе), а “антифеодальным институтом, созданным абсолютной монархией с целью разгрома класса “феодальных” князей и бояр” (190. С. 76); (до этого земля находилась в аллодиальной, то есть, вотчинной, собственности). Таким образом, “служебная” модель элитообразования основана на временном, условном, жестко увязанном с несением службы государству, характере привилегий. Средством обеспечения подобного характера вознаграждения стала поместная система, значение которой для становления русского государства отмечали многие исследователи: Р. Пайпс, например, называет распространение поместной системы на всю страну социальной революцией (190. С. 117).
Именно поместная система стала основой вознаграждения политической элиты Московского государства, в качестве которой в этот период выступало боярство. Политическое доминирование боярства охватывает период 1462—1682 гг. Границы периода определены началом правления Ивана III (1462 г.), завершившего создание централизованного государства под властью Москвы, и окончательной отменой местничества (1682 г.), положившей конец правлению боярства в качестве властной элиты. Этот период внутренне неоднороден и распадается на две фазы: 1462—1613 гг.—период, в течение которого сильны позиции боярства как правящего класса; 1613 г. знаменует падение политического влияния боярства в качестве правящего класса, отчасти возвращающего свои полномочия при царях новой династии в качестве частных лиц.
Рассматриваемый период знаменателен формированием мобилизационной модели, получившей развитие в эпоху Петра I. О сходстве политики Ивана Грозного, заложившего основы мобилизационной модели, и Петра I, модернизировавшего ее, писал К. Кавелин, рассматривая эти две исторические фигуры в качестве равновелико значимых в русской истории: “Разделенные целым веком, совершенно различные по характеру, они замечательно сходны по стремлениям, по направлению деятельности. И тот, и другой преследуют одни цели...царствование Петра было продолжением царствования Иоанна” (93. С. 49).
1. Понятие боярства в литературе употребляется в узком и широком смысле слова. В узком смысле боярин — это высший чин члена Боярской думы; в широком, более употребительном, боярство составляло высший слой служилого класса со времен Киевской Руси. Мы употребляем это понятие во втором его значении.
