Глава 5. Политические элиты и технологический вызов.
Советская номенклатура и проблемы
форсированной модернизации. ======================================================================================
5.2 Трансформация модели элитообразования
в позднесоветский период:
этапы и специфика
Как показала исторически первая попытка трансформации мобилизационной модели развития, предпринятая на рубеже XIX—XX вв., возможности трансформации этой модели предопределены степенью востребованности экономических методов управления, а также способностью потенциального субъекта развития по инновационному типу в полной мере использовать объективные предпосылки перехода к инновационной модели развития и соответствующему типу элитообразования. Процесс трансформации сложившейся в условиях советской политической системы модели элитообразования занял почти четыре десятилетия — с начала 1950-х гг. до начала 1990-х гг. и прошел три стадии, хронологически совпадающие с периодами руководства страной Н. Хрущевым, Л. Брежневым и М. Горбачевым. Корреляция периодизации этого процесса с политическим руководством конкретных лидеров не случайна, а определена тем обстоятельством, что в условиях мобилизационного развития влияние первого лица государства на политический процесс столь велико, что существенное изменение персонального состава высшего руководства, как правило, знаменует значительные изменения и в функционировании политической системы.
Импульсом первой попытки трансформации мобилизационной модели развития послужил вызванный физическим уходом творца этой системы — И. Сталина — политический кризис. Характерной чертой этой попытки, связанной с именем Н. Хрущева, был ее преимущественно внешний характер — либерализация режима без изменения его "несущих конструкций" и ключевых принципов. В равной степени это относится и к трансформации механизмов элитообразования и элитной ротации. Это обстоятельство традиционно вменяется в вину Хрущеву как результат непоследовательности его политики реформ, как следствие его попыток "перепрыгнуть пропасть в два прыжка" (У. Черчилль).
Между тем, как указывалось выше, характер политической системы и соответствующая ей модель злитообразования не есть предмет произвольного выбора, а предопределены типом развития общества. В этой связи следует отметить, что вместе со Сталиным не ушли в небытие обстоятельства, актуализировавшие необходимость использования мобилизационных механизмов развития (а значит, не ушла и потребность в соответствующей этому типу развития модели элитообразования). Речь идет о сохранении значительной степени внешнеполитического напряжения (как минимум, дважды в период руководства Хрущева чреватого серьезными кризисами), вынуждавшего поддерживать высокую степень милитаризации экономики. Необходимость создания новых систем вооружений и форсирование экономического развития в целом ложились критическим бременем на экономику и вызывали напряжение в системе "элита—массы". Анализ текста воспоминаний Хрущева, а также свидетельства близко знавших его лиц показывают, что высокий уровень боеготовности Вооруженных Сил страны был доминантой мышления Хрущева как руководителя государства.
Вторым обстоятельством (отчасти являющимся результатом первого), актуализирующим потребность в использовании мобилизационных механизмов, была старая болезнь отечественной экономики — дефицит значимых для развития ресурсов, хотя и не столь острый, как в период войны или первые послевоенные годы. Прежде всего речь идет о критическом состоянии сельского хозяйства, превращавшего снабжение населения продуктами питания в первоочередную экономическую и даже политическую проблему (одним из предлогов отстранения Маленкова от должности руководителя правительства в 1955 г. было критическое состояние сельского хозяйства, за которое он в качестве члена Политбюро отвечал в последние годы жизни Сталина). Не случайно кампания по освоению целины планировалась как военная операция (142. С. 77).
Крайняя слабость объективных предпосылок отказа от мобилизационных механизмов в экономике и политике означала, что политические задачи государства опережали экономические возможности его населения. Это, в свою очередь, предопределяло необходимость сохранения мобилизационных методов развития, а значит — и принципов номенклатурно-бюрократической модели элитообразования: приоритет госслужбы в качестве механизма рекрутирования политической элиты; безусловное доминирование полититической элиты над экономической; сохранение двухкомпонентной структуры политической элиты ("верховная власть — правящий класс", противоречие между которыми является основным политическим противоречием системы элитообразования мобилизационного типа); высокая степень монополизации власти и информации, а также централизации властной иерархии; и, с оговорками, сохранение чистки в качестве механизма элитной ротации — хотя ее характер, масштабы и способы осуществления несоизмеримы с жестокостью сталинской поры.
Поверхностный характер осуществленных Хрущевым преобразований тем более очевиден, что потребность реформации системы власти была непосредственным порождением самой мобилизационной политической организации. В третьей главе настоящей работы указывалось, что истощение психологических ресурсов населения есть неизбежное следствие масштабного использования мобилизационных механизмов. Не составили исключения и 1950-е гг., последовавшие за самым масштабным в отечественной истории использованием механизмов мобилизации. Всеобщее перенапряжение, усталость от бесконечного страха и всеобъемлющей милитаризации стали доминирующими импульсами в сложном комплексе причин, инициировавших либерализацию режима в период руководства Хрущева. Очень точно это настроение выразила С. Аллилуева: "Людям хочется ... эгоистического счастья, ярких красок, звуков, фейерверков, страстей...хочется, чтобы жизнь стала европейской наконец-то и для России; ... хочется повидать все страны мира, жадно, скорей, скорей! Хочется комфорта, изящной мебели и одежды вместо деревенских сундуков и зипунов. ... Разве осудишь все это, когда это все так естественно после стольких лет пуританства и поста, замкнутости и отгороженности от всего мира?. " (6. С. 16-17).
Это настроение не случайно выражено именно в воспоминаниях дочери главы государства, ибо не будет большим преувеличением сказать, что стремление к стабилизации, усталость от бесконечного страха и перманентного перенапряжения (от репрессий не был застрахован никто. Н. Хрущев вспоминал: "Это могло случиться с любым из нас"— См.: 287. С. 227) были свойственны высшим слоям советского общества, быть может, в большей степени, чем внеэлитным слоям, ибо, как указывалось выше, хотя объектом террора было все общество, высшие слои подвергались особенно интенсивным чисткам, а степень ответственности руководства была выше, чем рядовых работников. Поэтому избавление от страха и страстное стремление к стабилизации своего положения стали доминантой сознания управленческого слоя. "Как маршалы Наполеона устали в конце концов от войн и опасностей и хотели спокойной жизни в своих дворцах, так и министры, маршалы и секретари обкомов, всецело обязанные Сталину своим возвышением, устали от болезненной его подозрительности, от страха репрессий, от ночных бдений в своих кабинетах. Многие из них устали и от необходимости прибегать к постоянному насилию в своих областях, ведомствах, чтобы выполнить непомерные планы заготовок или указания об очередной идеологической кампании" (142. С. 89-90).
Выразителем этих настроений и стал Хрущев. Более того, антисталинистский пафос его правления (при всей сложности мотивов политики десталинизации Хрущева, среди которых весьма существенное место занимала борьба за власть, победу в которой обеспечил курс на десталинизацию) может продемонстрировать глубину психологической травмы сильной и одаренной личности, вынужденно функционирующей в качестве пресловутого "винтика" могущественной системы. Причем в данном случае речь идет не только об индивидуальной судьбе Хрущева, а о сознании и психологии всего элитного слоя, ибо правом не быть "винтиком" в условиях этой системы обладало только одно лицо — персонифицировавшее верховную власть. Глубина психологической травмы элитного слоя отягощена тем, что управленческий аппарат, облеченный весьма широкими полномочиями по отношению к управляемой массе населения, был абсолютно бесправен перед лицом верховной власти — более бесправен, чем внеэлитные слои перед правящим слоем. Если обычный гражданин мог позволить себе провести выходной день или отпуск по своему усмотрению, то высшие лица государства были лишены такого права. Н. Байбаков вспоминал, что в связи с совещанием у Кагановича, проводившемся в воскресный день (что не было в то время редкостью), он опоздал на собственную свадьбу (18. С. 28). Отпускные планы членов Политбюро регулировались указаниями генерала Власика, начальника охраны Сталина. "Все было расписано точно. Даже где, когда отдыхать семьям руководителей. Обычно звонил генерал Власик, назначал место отдыха. Так распорядился Сталин". (5. С. 289). Чем не крепостные, хотя и высокооплачиваемые! В сочетании с колоссальной ответственностью в делах госуправления, цена которой нередко — жизнь и свобода — это создавало психологическую ситуацию, сходную положению между молотом и наковальней, и до такой степени сплющивала личность, что снятие пресса инициировало взрыв противодействия, по мощности равный силе давления. (см. сноску 1)
Анализ эмоционально окрашенного текста воспоминаний Хрущева, а также многочисленные свидетельства хорошо знавших Хрущева людей позволяют предположить, что его многочасовые монологи-исповеди, иногда похожие на исповедь-проклятье в адрес почившего тирана, выполняли функцию своеобразной терапии по психоаналитическому типу.
Противоречивость и поверхностный характер осуществленной Хрущевым трансформации системы элитообразования во многом обусловлены теми обстоятельствами, что у самого реформатора, по его собственному признанию, были "руки по локоть в крови" (см.сноску 2). В публикациях последнего времени приведено немало свидетельств тому, что в период репрессий 1930—40-х гг. Хрущев был не пассивным наблюдателем, а их активным участником — и в бытность первым секретарем МК и МГК в 1935—38 гг., и в качестве руководителя Украины в 1938— 39 гг. он принимал непосредственное участие в репрессиях, в ряде случаев инициируя их (208. С. 168). Более того, Хрущев был одним из немногих руководителей, лично принимавших участие в допросах партийных работников в тюрьмах НКВД (208. С. 168; см. также: 259). Активное участие Хрущева в проведении репрессий в Москве и на Украине подтверждают воспоминания Кагановича (294) и Молотова (293).
Указанные обстоятельства во многом обусловили поверхностный характер политических преобразований Хрущева, ставших попыткой реформирования системы в целом и механизмов элитной ротации в частности посредством либерализации, смягчения сложившегося при Сталине порядка без изменения сущностных компонентов этой системы, в том числе, принципов элитообразования. Однако главной причиной поверхностного характера хрущевских реформ был тот факт, что по существу они не были реформами — если понимать последние в качестве концептуального системного преобразования. Понятие "реформы Хрущева" весьма условно. Проблема в том, что призванный быть субъектом преобразований, Хрущев сам был "продуктом" этой системы, как он сам о себе говорил. Он предстал воплощением главного противоречия мобилизационной системы элитообразования — между верховной властью и правящим слоем: личность, сформировавшаяся в качестве одного из главных "винтиков", стала единственным "невинтиком". Именно эта характеристика дает ключ к интерпретации характера трансформации модели элитообразования мобилизационного типа, связанной с именем Хрущева.
Проблема в том, что вследствие инициируемого "сверху" характера импульсов развития условием эффективности мобилизационной системы является концептуальное понимание первым лицом государства сути этой системы и механизмов ее функционирования. Сталин был создателем концепции этой системы — пусть упрощенной, но по-своему логичной. Вышедший из пресловутой плеяды "практиков", призванных не рассуждая выполнять предначертания вождя, Хрущев в полной мере продемонстрировал противоречивость функционирования этой системы элитообразования, по существу предопределявшей невозможность преемственности власти. Драматизм личной судьбы и неудавшихся преобразований Хрущева в полной мере убеждают, что личность, сформировавшаяся в качестве "винтика", не способна быть эффективной в качестве верховной власти, так как функционирование в режиме "винтика" требует нерассуждающей исполнительности, в то время как главное качество первого лица этой системы — концептуальность мышления. Фиаско Хрущева тем более показательно, что он как политик, несмотря не плебейское происхождение и косноязычие, отнюдь не был бездарностью, о чем свидетельствует сам его путь к высшей власти: он сумел последовательно переиграть в ходе ротации "трех триумвиратов" столь многоопытных и искушенных политиков, как Берия, Маленков, Булганин: "корона" не свалилась к его ногам.
По всем своим качествам Хрущев был представителем той генерации политической элиты, которую Сталин призвал на смену уничтоженной им "старой ленинской гвардии". Если последняя была составлена как бы "поштучно" — каждый был своеобразной личностью, индивидуальностью с солидным интеллектуальным багажом и эрудицией, то новое поколение было представлено пресловутыми "практиками" — выходцами из внеэлитных слоев провинциальной глубинки, получившими образование, как правило, поздно и нередко — через рабфак.
Именно эта когорта составила опору "генеральной линии", подчас не очень разбираясь в тонкостях интеллектуальных дискуссий и руководствуясь в своих предпочтениях скорее инстинктом, нежели продуманным теоретическим выбором. Этой когорте, несомненно, значительно ближе был немногословный Сталин, нежели блиставшие эрудицией и интеллектом представители старой большевистской гвардии. Отсутствие теоретического багажа с лихвой восполнялось невероятной энергией, работоспособностью, колоссальной волей, цепкостью и хваткой, настойчивостью, дисциплиной, организованностью, иногда находчивостью и здравым смыслом, то есть теми качествами, из которых слагалось главное условие успеха правящего слоя в мобилизационной системе — способность к мобилизации и самомобилизации. Именно эта когорта составила основу нового руководства партией после уничтожения "старой гвардии", а многие из них, включая и самого Хрущева, в той или иной мере принимали участие в репрессиях. Именно эта когорта, представленная на съезде победителей в 1934 г., осуществила индустриализацию и коллективизацию, и именно эта когорта "железных секретарей" и "железных наркомов" была уничтожена в ходе репрессий конца 1930-х гг. Хрущев был одним из немногих уцелевших, однако степень его психологической травмы в полной мере проявилась в период его руководства страной, когда представитель этой когорты занял высший пост. Оказалось, что одного практического опыта недостаточно.
Хрущевский период интересен тем, что его сравнительный анализ со сталинской эпохой (оба периода были периодами мобилизационного развития) показывает, что эффективное функционирование мобилизационной модели элитообразования с характерным для нее инициированием развития "сверху" возможно исключительно в режиме концептуально выстроенного управления. Если эволюция инновационной модели инициируется органическими потребностями и регулируется внутренними механизмами, то движение по мобилизационному типу требует постоянных целенаправленных и концептуально выстроенных усилий субъекта управления. В противном случае система дает сбой. Анализ политики Хрущева показывает, что успешное функционирование мобилизационной модели возможно при условии соблюдения двух условий: концептуального характера политического управления и политической воли субъекта управления; выпадение одного из этих звеньев чревато дисфункцией системы.
И наконец, следует назвать еще один фактор, обусловивший неудачу попытки трансформации модели элитообразования мобилизационного типа. Речь идет об особенностях сложившейся в условиях мобилизационного развития политической культуры. Выше отмечалось, что специфика политической культуры и преобладающий тип политического лидерства накладывают существенный отпечаток на функционирование элитного слоя. Не стал исключением и период Хрущева. Во всех своих проявлениях — и сильных и уязвимых — Хрущев оставался продуктом системы жестко-мобилизационного типа И именно в таком качестве он вышел на политическую авансцену.
В этом отношении наиболее показательна политика Хрущева в области сельского хозяйства, которое было сферой монополии Хрущева и с которым он связывал свой престиж как руководитель государства. В то время как успех в сельском хозяйстве мог быть достигнут только на путях его всесторонней интенсификации, Хрущев сделал выбор в пользу экстенсивной модели развития сельского хозяйства как обещающего более быстрый эффект (287. С. 408). Приверженность конфронтационному типу политической культуры и жесткодирективному типу политического лидерства (Хрущев, как и Сталин, был убежден, что "именно государство, централизм, спущенный сверху план, приказ, указание — это и есть ... главный стимул развития страны. Он был "государственником" не в меньшей степени, чем Сталин, и несравненно в большей, чем Маркс и Ленин" — см.: 32. С. 192), неготовность к гибкому внутриэлитному взаимодействию, сыграли не последнюю роль в фиаско политики Хрущева. Так же, как и Сталин, Хрущев считал естественным монополию власти. Спичрайтер Хрущева Ф. Бурлацкий констатирует: "Три съезда, проведенные при руководящем участии Хрущева, мало отличались от сталинских с точки зрения методов и моделей" (32. С. 103). И хотя формально решения принимались коллегиально, фактически, особенно в последние годы хрущевского правления, он не терпел возражений, и важнейшие решения принимались им единолично. "В голове Хрущева и всего прежнего поколения руководителей сидела традиционная модель патриархального крестьянского двора...Конечно, Хрущев советовался со своим ближайшим окружением. Но так, как советуется генерал с офицерами среднего ранга" (32).
От поражения Хрущева не спасло даже то обстоятельство, что к концу его правления практически весь состав высшего и даже среднего руководства в центре и регионах, а также руководство армии и силовых структур составляли выдвиженцы Хрущева.. Но всех их — рано или поздно — настигало недовольство их патрона. Анализ воспоминаний входивших в состав высшего руководства лиц показывает, что ни один из них, будучи выдвиженцем Хрущева, не избежал временной или окончательной опалы. Е. Фурцева, А. Аристов, Н. Игнатов, Н. Подгорный, Л. Брежнев, А. Микоян, А. Косыгин, А. Громыко— все они рано или поздно становились мишенями критики, которая зачастую носила публичный и уничижительный характер. Известный кинорежиссер М. Ромм, присутствовавший на одном из Пленумов ЦК партии, на которые по тогдашней традиции приглашалось более двух тысяч гостей, был поражен криком Хрущева — причем безосновательным, как показалось Ромму, — в адрес некоторых членов ЦК КПСС:
"У меня даже сердце упало. Я, признаться, и не думал, что на членов ЦК можно орать вот таким образом, как на мальчишек" (227). Причем возвышение и опалы носили скоропалительный и неожиданный характер. Так, еще в октябре 1963 г., отвечая на вопрос лидера французских социалистов Ги Молле о новом поколении советских руководителей, Хрущев назвал Брежнева, Косыгина и Подгорного в качестве своих возможных преемников, однако уже в конце 1963 — начале 64 гг. он подверг и Брежнева и Подгорного столь жесткой критике, что во второй половине 1964 г. оба они считали неизбежной свою отставку в ходе планируемой Хрущевым на ноябрь 1964 г. новой волны кадровой перетряски (эти планы сыграли не последнюю роль в организации заговора против Хрущева). Хрущев не раз подчеркивал, что высоко ценит компетентность Косыгина (288. С. 196), однако это не мешало Хрущеву постоянно подавлять любую инициативу и самостоятельность Косыгина, а на заседаниях правительства и пленумах ЦК (последние проходили тогда во Дворце Съездов в присутствии нескольких тысяч человек) Хрущев не раз бестактно отзывался о своем первом заместителе (213.С. 26).
О напряжении, царившем в высшем эшелоне власти, свидетельствует тот факт, что во время частых поездок Хрущева на Украину остававшиеся в Москве его ближайшие сотрудники, прежде всего Брежнев, Подгорный, Кириленко звонили руководителю Украины Шелесту и интересовались настроением шефа ("они все в ЦК КПСС боялись "настроения" Хрущева"; Брежнев "смертельно-панически" боялся Хрущева, а Подгорный, работая секретарем ЦК КПСС, забронировал квартиру в Киеве на случай внезапной опалы — (см. 301. С. 162, 173, 188, 191,192).
Свидетельством падения позиций Хрущева в среде политического руководства стал тот факт, что только один из членов ЦК — секретарь ЦК КП Украины О. Иващенко — предприняла попытку предупредить Хрущева о заговоре, тогда как о нем знал практически весь состав ЦК КПСС. Однако никто из информированных высокопоставленных лиц не счел нужным предупредить Хрущева.
Причиной столь солидарного бунта выдвиженцев против патрона стало стремление Хрущева возложить ответственность за результаты собственного некомпетентного руководства на исполнителей его воли, а также его крайне непоследовательная кадровая политика: настоящая кадровая чехарда и перетряски в среде собственных выдвиженцев. Наиболее наглядно это проявилось в руководстве сельским хозяйством. Известно, что эта отрасль была сферой монопольного руководства Хрущева. Часто бывая в разъездах по стране, он диктовал председателям колхозов и совхозов что, как и когда сеять и убирать. Между тем за время правления Хрущев сменил пять министров сельского хозяйства, каждый раз снимая очередного выдвиженца как не справившегося со своими обязанностями.
В этой связи очевидно, что бунт номенклатуры не был случайностью: парадоксальным образом правление Хрущева не ослабило, а усилило позиции высшего управленческого аппарата, так что фигура пришедшего ему на смену Л. Брежнева показалась предпочтительной именно вследствие известной склонности Брежнева к компромиссам и его репутации гибкого, не склонного к жестким методам управления руководителя.
Таким образом, пришедший к власти как выразитель стремления правящего слоя в стабилизации своего положения, Хрущев пал, как только бесконечные кадровые перетряски убедили номенклатуру, что покоя нет. Как только номенклатура почувствовала риск — она убрала его. Желанной была стабильность.
Но не это было главным. С. Аллилуева вспоминала, что даже она смерть отца ощутила как освобождение — "освобождение для всех и для меня тоже, от какого-то гнета, давившего все души, сердца и умы единой, общей глыбой" (6. С. 11). Хрущев материализовал это ощущение, открыв лагеря, отменив ночные бдения и тотальную регламентацию. Уже одно это дало ему колоссальную фору и собирало массу людей во время выходов первого секретаря в народ (впрочем, воспоминания первого секретаря ЦК компартии Украины Шелеста свидетельствуют, что нередко "импровизированные" проявления народного радушия тщательно готовились местным начальством (301. С. 130-131). Кроме того, хрущевское десятилетие в сознании миллионов навсегда связано с концом коммуналок. Если к массовому строительству жилья добавить масштабное строительство Нового Арбата, стадиона в Лужниках, Дворца съездов, и многое другое, то станет очевидным, что во второй период своего правления Хрущеву пришлось приложить немало "усилий", чтобы его осуществленная путем дворцового переворота отставка не произвела никакого впечатления на население. Даже напротив, вопреки опасениям КГБ, решение октябрьского (1964 г.) Пленума, как вспоминает Г. Арбатов, было повсеместно встречено с одобрением и даже с радостью (10, № 9. С. 201).
Причиной массового равнодушия к отставке лидера стало то, что Хрущев как бы задался целью восстановить различные категории населения против своей политики — почти у всех нашлись свои причины для недовольства. Высшая бюрократия была недовольна отменой части привилегий и бесконечными кадровыми перетрясками и реорганизациями. Высшее военное командование было недовольно политикой резкого сокращения Вооруженных Сил и оборонных расходов, а все военнослужащие — понижением пенсий по выслуге лет. Популярности Хрущева в системе МВД не могла способствовать отмена льгот по зарплате и пенсиям. Интеллигенция, которая приветствовала либерализацию в сфере культуры, считала гласность слишком дозированной и требовала большего; ее не мог не отталкивать жесткий стиль отношений Хрущева с деятелями культуры. В академических кругах помнили откровенный и оскорбительный нажим при избрании в члены АН СССР приверженцев Лысенко, сопровождаемый угрозой разогнать Академию в случае их провала на выборах. Жители Сибири и Дальнего Востока пострадали от необоснованной отмены надбавок к зарплате, а все население от деноминации рубля, в результате которой цены несколько возросли, и товарного дефицита. Колхозники были недовольны необоснованным наступлением на приусадебные хозяйства, верующие роптали в связи с притеснениями православной церкви и закрытием значительного числа храмов и т.д. (подробнее см.: 142).
И все вместе устали от бесплодного зуда реорганизаций, бесконечного многословия, необоснованных обещаний и явно невыполнимых лозунгов. Немалую лепту в падение популярности Хрущева внесло раздувание его культа.
Таким образом, единственным достижением Хрущева можно считать ослабление прессинга, либерализацию режима. Он был прав, когда вернувшись домой после октябрьского Пленума 1964 г., освободившего его от всех постов, он сказал домашним: "Может быть, самое главное, что я сделал, заключается в том, что они смогли снять меня простым голосованием, тогда как Сталин велел бы их всех арестовать" (142).
* * *
Если первая попытка трансформации мобилизационной системы советского образца характеризовалась целенаправленными усилиями верховной власти, то второй этап этого процесса отмечен преимущественным влиянием объективных факторов в пользу эволюции политической системы, в то время как смысл политического руководства в понимании персонифицировавшего верховную власть Л. Брежнева заключался в обратном: девизом правления Брежнева стал лозунг стабильности, и кадровой стабильности прежде всего.
Между тем, к середине 1960-х гг. назрела потребность в трансформации политической системы в направлении ее большей гибкости: исчерпанность экстенсивных методов развития и неадекватность достигнутому к этому моменту уровню экономического развития исключительно силовых, директивных — то есть мобилизационных — методов управления стала очевидной. В этой связи примечательно свидетельство председателя Госплана СССР той поры Н. Байбакова: он констатирует, что хотя в падении эффективности экономики имелись объективные причины, решающую роль играли консерватизм и инерция на всех уровнях управления экономикой (18. С. 136). Стала очевидной необходимость большего учета экономических параметров в системе факторов развития для эффективного управления обществом; требовалось создать условия для действия экономических законов. В терминах нашего исследования это означает, что шел процесс формирования предпосылок перехода к инновационному типу развития с характерным для него приоритетом экономических потребностей и целей. Осознанием новой роли экономических факторов развития были обусловлены предложения А. Косыгина о реформе управления экономикой. Смысл предложенных Косыгиным реформ заключался в большем учете идущих "снизу" импульсов развития, в реорганизации методов управления (потеснить политические в пользу преимущественно экономических), в предоставлении большей самостоятельности хозяйственным субъектам, то есть в переходе от системы административного управления к более гибкой, способной использовать экономические рычаги для достижения поставленных целей.
Однако реализовать эти реформы на практике не удалось. Причин тому несколько. Прежде всего следует отметить, что роль своеобразного "буфера" в решении проблемной ситуации сыграло освоение в тот период месторождений природных алмазов в Якутии и нефтяных богатств Сибири: экспорт нефти и алмазов позволил снять остроту проблем отечественной экономики и на время отодвинуть реформу системы управления. Свою роль сыграл и элемент личной конкуренции, "политической ревности" — стремление Брежнева не упустить "пальму" политического первенства в пользу Косыгина.
Однако, на наш взгляд, главной причиной фиаско попытки перехода к преимущественно экономическим методам управления стало то, что подобная трансформация означала делегирование значительного объема властных полномочий от политической элиты к хозяйственным субъектам (прежде всего к субъектам управления среднего уровня —директорам предприятий). Парадокс ситуации очевиден: политическая элита должна была добровольно отдать власть, что было бы противоестественно. В этой связи понятна и объяснима позиция членов высшего эшелона политической элиты — Политбюро — в ходе обсуждения вопросов перестройки методов управления. Эту позицию предельно ясно выразил Н. Подгорный: "На кой черт нам эта реформа? Мы что, плохо развиваемся, что ли?" (18, С. 112). Аналогичной и в середине 1960-х гг. и позже была позиция Брежнева. Например, в ответ на тревожные сигналы Госплана СССР о нарастании кризисных явлений в экономике и необходимости кардинальной реформы методов управления Брежнев на заседании Политбюро 2 апреля 1975 г. реагировал так: "Госплан представил очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка..." После этого, чуть не прослезившись, сел. Его тут же начали успокаивать. На этом обсуждение было завершено; характеристика "лучшая пятилетка" пошла гулять по страницам печати" (18. С. 126-127).
Еще более печальная судьба постигла подготовленный несколькими годами позже сотрудниками Госплана доклад о нарастании кризисных явлений в экономике, настоятельной необходимости перехода к преимущественно интенсивным факторам экономического развития и неадекватности силовых методов управления экономикой: доклад вызвал негативную реакцию не только у руководства Совмина, но даже у А. Косыгина, а направленные в ЦК КПСС экземпляры доклада были немедленно изъяты (!); руководству партии доклад показан не был (18. С. 130-132). В результате несбалансированность развития и корректировки плана стали хроническими: если в предшествующие годы коррекция планов была весьма редкой, то положение резко изменилось в период десятой и одиннадцатой пятилеток, когда корректировки превратились в серьезную болезнь планирования. "Зажатие" в рамках командной экономики стало причиной существенного снижения эффективности экономического развития и падения эффективности управления в целом. Управленческая машина "пробуксовывала" даже на высшем уровне политического управления — многие члены Политбюро, принимая решения, заранее знали, что многие из них выполнены нее будут (15. С. 17).
Однако и в этих тесных рамках экономическое развитие продолжалось: несмотря на расхожий стереотип восприятия этого периода как "застойного", экономический рост продолжался: за период 1966-85 национальный доход вырос в четыре раза, промышленное производство — в пять раз, основные фонды — в семь раз. Несмотря на то, что рост сельскохозяйственного производства составил за этот период лишь 70 процентов, реальные доходы населения росли примерно теми же темпами, что и производительность труда, и возросли в 3, 2 раза; приблизительно в три раза увеличились производство товаров народного потребления на душу населения и розничный товарооборот (18. С. 220).
Продолжалась и эволюция политического характера: несмотря на попытки высшего эшелона партийной элиты блокировать любые изменения политического характера, процесс эволюционного размывания системы "снизу" остановить было невозможно. Анализ особенностей эволюции политической системы в целом и модели элитообразования в частности показывает, что в период руководства страной Брежневым произошли качественные изменения мобилизационной модели элитообразования. Укрепление экономических факторов развития не могло не придавать больший, чем раньше политический "вес" субъектам, персонифицировавшим идущие снизу импульсы развития. Это нашло отражение в росте политических полномочий отраслевых и региональных субэлитных структур в рамках партийно-хозяйственной номенклатуры. Как отмечалось выше, даже в период апогея мобилизационного развития политическая элита не была абсолютно гомогенным образованием — не случайно антикорпоративистские мотивы были одной из важнейших причин "большого террора". Усиление значимости экономических факторов развития неминуемо выводило на политическую сцену новые политические акторы — ведомственные и региональные субэлитные образования.
Как указывалось выше, субэлитные образования в рамках сформированной по номенклатурно-бюрократическому принципу элиты существенным образом отличаются от групп интересов, характерных для инновационной модели: в отличие от последних, группы интересов советского типа не были точкой пересечения институтов государства и гражданского общества, а формировались в недрах самого государства, представляя собой часть государственного аппарата. При этом интересы государства выражали ЦК КПСС, Совмин и Минфин, а отраслевые интересы представляли министерства и ведомства.
В брежневский период административная корпоративность ведомственного и местнического характера получила мощное развитие, а командно-административная экономика превратилась в экономику административного торга (В. Найшуль), экономику "согласовании", в рамках которой ключевую роль играла процедура согласования ведомственных интересов как между собой, так и с директивными органами при все более усиливающейся роли тенденций автономизации в экономике (107. С. 9-30).
Во взаимодействии структур, отражавших интересы хозяйственных субъектов (министерства и ведомства) и интересы государства (ЦК КПСС, Совмин и Минфин), постепенно, но неуклонно и существенно возрастало влияние первых. Усиление позиций ведомственного корпоративизма означало ослабление позиций персонифицировавших интересы государства структур: "Госплан становился все более бесправным" (15. С. 16). Уже в девятой пятилетке с отраслевыми министерствами оказался бессильным справиться даже Председатель Совмина А. Косыгин. О силе позиций персонифицировавших ведомственные интересы министерств свидетельствует известный "бунт" сорока министров. Председатель Совета министров Косыгин потерпел поражение в противостоянии с министрами, ведомственные интересы которых были задеты в ходе экономического эксперимента: хотя распоряжение Косыгина официально отменено не было, на практике оно никогда не вступало в действие. Этот инцидент стал известен вследствие его скандального характера, однако десятки подобных, но менее громких, стали повседневной практикой управления (213. С. 20).
Отражением возрастания влияния ведомств стало включение в 1973 г. в состав Политбюро руководителей трех важнейших министерств (обороны, иностранных дел и КГБ), которые вошли в состав высшего эшелона власти не в личном качестве, а как руководители важнейших ведомств.
Как отмечалось выше, фактором особой значимости в условиях России является личность первого лица государства. Не составил исключения и период, когда главой государства был Л. Брежнев. Личностно-психологические особенности Брежнева и стиль его политического лидерства представляли его адекватной фигурой в качестве первого лица в условиях значительного перераспределения властных полномочий между государством и группами интересов: по свидетельству современников, Брежневу не хватало жесткости, политической воли и экономической компетентности для управления страной. "Этим пользовались. допуская неконтролируемый, а зачастую незаконный рост доходов отдельных групп и лиц. ... В жертву частным, сиюминутным интересам приносились интересы государства. В угоду ведомственным амбициям через Политбюро протаскивали непродуманные решения, которые впоследствии оборачивались огромными потерями" (18. С. 219).
Аналогичным образом усилились позиции крупнейших региональных функционеров. Лишенные сколько-нибудь серьезных властных полномочий после "большого террора" 1930—40-х гг., они обрели весьма значительную степень влияния в период хрущевского правления, чему способствовала осуществленная Хрущевым реформа системы управления, перенесшая акцент с отраслевого уровня на региональный. Укрепление корпоративной солидарности превратило региональных функционеров в самую влиятельную силу в структуре номенклатуры — в составе ЦК КПСС, по сравнению с которой тускнели сила и влияние даже отраслевых руководителей. Собственно говоря, благодаря поддержке региональных лидеров, уставших от бесконечных хрущевских реорганизаций, Брежнев и пришел к власти, а успех "дворцового переворота" в октябре 1964 г. стал доказательством серьезности их "весовой категории". Брежнев ответил на эту поддержку знаменитым лозунгом "стабильности кадров", что на практике означало несменяемость руководства, прежде всего регионального, нередко в течение 15—20 лет (на XXIII съезде партии навязанная номенклатуре Хрущевым норма, запрещающая находиться на руководящем посту более двух сроков, была отменена официально). По существу, начиная с Брежнева в отношениях между центром и регионами начинают складываться отношения торга: ответом регионалов на девиз стабильности кадров стала поддержка Брежнева. Особый колорит имели отношения между центром и национальными республиками, главы которых (Г. Алиев, Э. Шеварднадзе, Ш. Рашидов и др.) получили право практически неограниченной власти в пределах своих территорий в обмен на предельную лояльность высшей центральной власти и безусловное подчинение ей.
По существу, именно в период Брежнева начала складываться не характерная для мобилизационной модели элитообразования внутриэлитная диспозиция: лидер стал первым среди равных. Ф. Бурлацкий вспоминает, что в первый период после прихода к власти Брежнев минимум два часа рабочего времени посвящал телефонным звонкам членам высшего руководства, многим авторитетным секретарям ЦК союзных республик и обкомов. "Говорил он обычно в одной и той же манере — вот, мол, Иван Иванович, вопрос мы тут готовим. Хотел посоветоваться, узнать твое мнение... Можно представить, каким чувством гордости наполнялось в этот момент сердце Ивана Ивановича. Так укреплялся авторитет Брежнева. Складывалось впечатление о нем, как о ровном, спокойном, деликатном руководителе, который шагу не ступит, не посоветовавшись с другими товарищами и не получив полного одобрения со стороны своих коллег" (Литературная газета. — 1988. — 14 сент.). О коллегиальном стиле руководства Брежнева пишет и А. Черняев: Брежнев: "не считал чье-либо — и даже свое собственное — мнение единственно правильным" (290. С. 287).
Л. Брежнев в качестве первого лица был адекватен подобной эволюции модели элитной диспозиции по целому ряду причин, и прежде всего вследствие личностно-психологичсеких особенностей. "В отличие от Сталина или Хрущева Брежнев не обладал яркими личностными характеристиками. Его трудно назвать крупным политическим деятелем. Он был человеком аппарата и, по существу, слугой аппарата" (выделено мною — О. Г.) (88*. С. 537).
Собственно говоря, Брежнев пришел к высшей власти в результате элитного консенсуса : ему было отдано предпочтение именно в связи с его готовностью прислушаться к голосу правящего слоя:
"В сущности, Брежнев стал выразителем интересов и настроений партийно-государственного аппарата, он возвратил ему многие утраченные ранее привилегии, повысил оклады и ничем не ограничивал власть местных руководителей и руководителей республик" (146. С. 350).
Современник событий пишет, что большинство участников октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС "вздохнуло свободно, когда на пост руководителя партии предложили кандидатуру Л. Брежнева. Приветливость и доброжелательное отношение Леонида Ильича к коллегам были всем хорошо известны. Не лишенное привлекательности лицо с выразительными глазами под густыми бровями, казалось, постоянно было значительным и спокойным" (18. С. 218). Воспоминания руководителя Украины в 1960-е гг. П. Шелеста, активного участника организации переворота (см.: 301), а также других мемуаристов свидетельствуют что Брежнев не был первым лицом заговора против Хрущева: он стал продуктом консенсуса правящей элиты. Так, Г. Арбатов убежден: "Сам Брежнев едва ли мог быть мозгом и волей заговора (10, № 9. С. 202). Подобный характер элитной диспозиции свидетельствует о качественной трансформации мобилизационной модели элитообразования.
Брежнев стал по существу "диспетчером" усложнившегося внутриэлитного взаимодействия, в котором в качестве влиятельных акторов на политическую сцену вышли группы интересов и местнические клиентелы. Поэтому политическим лидерам периода мобилизации он казался чрезмерно мягким. Так, Хрущев считал, что у Брежнева слишком мягкий для первого лица характер (см.: 288. С. 285). Таким же было мнение Кагановича: Брежнев — "мягкотелый, он Манилов, не годится в руководители" (294. С. 152). Молотов, комментируя заключительные строки отчетного доклада XXIV съезду партии ("легко дышится, хорошо работается, спокойно живется"), осуждал получившее при Брежневе распространение среди номенклатуры стремление "полегче пожить" (293. С. 312).
Тому, что Брежнев был идеальной фигурой в качестве первого лица государства в период победной институционализации групповых интересов, способствовали и особенности его биографии: с началом болезни (декабрь 1974 г. — см.: 10, № 9. С. 216; 15. С. 39) его физические возможности управления страной существенно снизились, что способствовало усилению позиций субэлитных структур в рамках номенклатуры. Ослабление власти лица, призванного выступать субъектом артикуляции государственных интересов, естественным образом расшатывало механизм консолидации общенациональных интересов, способствовало дроблению высшего эшелона политической элиты и усилению позиций субэлитных структур — отраслевых и ведомственных. С. Ахромеев вспоминал, что по мере ухудшения здоровья Брежнева появились "группы руководителей, отвечающих перед Политбюро за определенные участки работы, ... но руководителя в лице Генерального секретаря ЦК КПСС, объединяющего и координирующего их работу, не было" (15. С. 15), а само Политбюро, будучи призванным быть субъектом государственных интересов, все больше превращалось в орган, "штампующий" принятые аппаратом решения; члены Политбюро в большинстве своем одряхлевшие и потерявшие трудоспособ-ность люди, в течение часа-полутора практически не принимали, а штамповали решения по важнейшим вопросам .. .без их анализа и рассмотрения по существу" (15. С. 32). Другой орган, также призванный быть субъектом государственных интересов, — ЦК КПСС — также постепенно превращался в арбитра межведомственных претензий (10, № 10. С. 198).
Брежнев не стремился к образу руководителя с "твердой" или "жесткой" рукой. На этом основании Р. Медведев полагает, что Брежнев не только не казался жестким руководителем, но и не был им, ссылаясь на обретенное еще во времена работы в Днепропетровске прозвище "балерина", подразумевавшее его способность быть подверженным различным влияниям (140). Однако это вовсе не значит, что Брежнев не был лидером: он был лидером иного склада, чем тот, что стал эталонным в рамках мобилизационной модели. "Аморфность" Брежнева есть максимум гибкости, которую может позволить себе политик в условиях жесткой политической системы. Известный партийный работник той поры П. Родионов, вспоминая о Брежневе, убежден, что "бархатные перчатки лишь прикрывали стальные кулаки" (224. С. 184). Г. Арбатов приводит слова близко знавшего Брежнева еще со времен войны академика Арзуманяна: "Учить этого человека борьбе за власть и расставлять кадры не придется" (10, № 9. С. 207).
Действительно, Брежнев после утверждения у власти сумел вытеснить из высшего эшелона власти большинство прежних сторонников — Шелепина, Шелеста, Подгорного, Полянского, Мазурова, Воронова, а также всех реальных и потенциальных конкурентов. Причем сделал это весьма технологично, без обострения отношений в высшем эшелоне власти. Не прибегая к репрессиям, он сумел обеспечить "послушание, покорность и даже страх (к моему удивлению, его боялись, боялись даже Андропов и Громыко, мне кажется, — и Суслов). Он очень ловко манипулировал властью, держа каждого на таком месте, на котором, по его мнению, тот был удобен... Словом, в аппаратных играх, в аппаратной борьбе, то есть в реальностях власти и политики, Брежнев отнюдь не был простачком — скорее это был настоящий "гроссмейстер". Не все это сразу поняли, и за свое непонимание им потом приходилось расплачиваться", — пишет Г. Арбатов (10, № 10. С. 204).
На все ключевые посты были назначены люди, ориентировавшиеся на Брежнева лично. Особенно примечательны назначения в КГБ: параллельно или чуть позднее назначению в 1967 г. в целом лояльного Брежневу Ю. Андропова председателем КГБ вместо В. Семичастного, поплатившегося за слишком явную близость А. Шелепину, на ключевые посты в этом важнейшем ведомстве были назначены безусловно лично преданные Брежневу люди: в 1967 г. заместителем председателя стал С. Цвигун; в том же году начальником Управления кадров — В. Чебриков; в 1970 г. первым заместителем Андропова — генерал Г. Цинев. Очевидно, Брежнев извлек полезные для себя уроки из судьбы своего предшественника. Г. Арбатов приводит в своих воспоминаниях эпизод, демонстрирующий, насколько эффективно работала на своего создателя эта своеобразная "система противовесов" (10, № 10. С. 212).
Брежнев был по-своему идеальной фигурой в качестве политического лидера этого периода становления групп интересов и клиентел, так как отличительной чертой Брежнева как лидера было стремление создать свою команду, свой клан лично преданных ему людей. После прихода к высшей власти он собирает "своих".
По мере укрепления позиций Брежнева в круг высшего управленческого эшелона входят близкие Брежневу Н. Щелоков, Г. Павлов, К. Черененко, Н. Тихонов, Г. Цуканов, С. Цвигун, Г. Цинев, С. Трапезников, В. Чебриков, составившие основу команды генсека.
Косвенным свидетельством широкого распространения патрон-клиентных отношений в 1960—80-е гг. является употребление характеристик "патрон", "вассал" в воспоминаниях П. Родионова о нравах высшей партийной элиты в 1960—70-е гг. (224. С. 182-185, 200).
Таким образом, дробление политической элиты происходило по различным основаниям (группы интересов, клиентелы) и затрагивало практически все уровни руководства, включая высший. О различных группах в структуре высшего эшелона власти как о реальных субъектах политики пишут А. Черняев (290. С. 297, 303), Г. Арбатов (10, № 10. С. 210) и другие мемуаристы. Если даже Сталину, антикорпоративистские установки которого стали одним из ведущих мотивов массовых чисток управленческой элиты, не удалось полностью устранить субэлитные структуры в рамках номенклатуры, то при Брежневе процесс дробления гомогенной прежде элиты приобрел грандиозный размах. Косвенным свидетельством масштаба этого процесса может служить эпизод из воспоминаний Р. Косолапова. Он пишет, что интересуясь в 1979 г. фигурой Р. Косолапова, Г. Арбатов в первую очередь задавал примечательный с точки зрения характеристики политической элиты вопрос: "Чей он?", имея в виду потенциального патрона и применяя корпоративно-групповые мерки (113. С. 10).
Основания консолидации субэлитных структур, доминировавших в различных отраслях управления, были различными: если в сфере государственного управления доминировала общность ведомственных интересов, в процессе образования региональных клиентел — местные интересы и отношения личной преданности первому лицу региона, то в аппарате ЦК КПСС наряду с указанными линиями разделов демаркационная линия пролегала по идеологическим симпатиям. Условно можно выделить две линии : либеральную и консервативную. Одна ориентировалась на международный отдел, другая — на внутри-политические отделы, прежде всего организационный и пропаганды. Представление о степени психологической напряженности этих противоречий дает сопоставление оценок и характеристик одних и тех же персонажей в мемуарах Г. Арбатова и Р. Косолапова, А. Черняева, и С. Ахромеева — Г. Корниенко.
Брежнев был также весьма адекватной фигурой с точки зрения подготовки экономических предпосылок институционализации групп интересов — первоначального накопления капитала. Р. Медведев приводит свидетельство, согласно которому Брежнев весьма терпимо относился к многочисленным случаям отождествления своего и государственного кармана: он был глубоко убежден, что так живут все, и не видел ничего предосудительного в этом (146). Поразительно, что даже Суслов, блюститель политической чистоты, был весьма снисходителен к экономическим прегрешениям (141). Не удивительно, что именно в этот период создаются первые "теневые капиталы", причем нередко субъектами последних становились принадлежавшие к высшему политическому эшелону лица. О масштабах коррупции и характере ее институциализации свидетельствует вовлеченность высшего элитарного круга: председатель палаты Совета национальностей Верховного Совета СССР Насриддинова (290. С. 428), союзные министры и их заместители (рыбной промышленности, внешней торговли), члены семей высшего политического руководства.
Неизбежная эволюция политической системы и модели элитообразования ставила перед политическим руководством проблему обеспечения конструктивного характера этого процесса. Институционализация групп интересов не означает коллапса государства — она ставит проблему концептуальной разработки стратегии и идеологии государства во взаимоотношениях с группами интересов. Между тем в этом отношении Брежнев был явно неадекватен. Он столкнулся с той же проблемой, что и Хрущев : неспособность к концептуальному руководству. Он сам говорил о себе, что идеология — не его сфера компетенции. "Моя сильная сторона — это организация и психология" (32. С. 285). Брежнев даже тогда, когда еще был здоров и энергичен, был неспособен осмыслить концептуально проблему кардинальной реформы методов управления. Не случайно он обычно убирал наукообразные обороты из подготовленных ретивыми спичрайтерами проектов речей: "Пишите попроще, не делайте из меня теоретика...Ну кто поверит, что Брежнев читал Маркса?" (10, № 10. С. 203).
Столь же несостоятельно в концептуальном плане было окружение генсека. М. Суслов, единственный претендент на роль идеолога системы, ее серый кардинал, которого Хрущев весьма метко назвал идеологическим околоточным (287. С. 505), был известен своим сугубо схоластическим, начетническим подходом к вопросам теории. Ф. Бурлацкий приводит любопытный эпизод, как в работе над текстом одного из документов Суслов в поисках нужной "цитатки" перебирал ящик с карточками-цитатами — "перебирал цитатки, как бисер, или как в былые времена монахи перебирали четки" (32. С. 182). Этот эпизод можно считать символом "концептуальной" работы интеллектуального элитного штаба. Вместо системного анализа на смену хрущевскому эклектизму пришел "бисер из цитаток".
Парадокс заключается в том, что и переход от мобилизационного типа развития к инновационному не может быть осуществлен самопроизвольно, спонтанно, так как система мобилизационного типа не способна к самостоятельной эволюции. Это требует осмысленных концептуально и целенаправленных волевых усилий политического руководства.
Таким образом, как и в ходе первой попытки трансформации модели элитообразования, проблема заключалась в том, что "винтик" должен был стать стратегом. Фиаско этой метаморфозы есть не случайность, а проявление издержек мобилизационной модели: ее стремление к максимальной эффективности предполагает абсолютную подчиненность верховной власти не только внезлитных слоев, но прежде всего правящего слоя.
Дополнительные трудности процессу отказа от мобилизационных методов развития сообщало то обстоятельство, что и этот переход, обусловленный исчерпанием методов силового управления экономикой, происходил в условиях дефицита ресурсов. Тот факт, что ресурсы действительно были дефицитны, подтверждает авторитетное свидетельство Байбакова (18. С. 221).
Таким образом, анализ процесса трансформации мобилизационной модели элитообразования в 1960—80-е гг. показывает, что произошел отход от важнейших принципов элитообразования мобилизационного типа: качество элитного слоя ухудшилось вследствие практики "стабильности кадров", что означало отказ от открытого характера элитной ротации на основе меритократического принципа элитного рекрутирования; антикорпоративистской установке верховной власти пришла на смену терпимость к образованию субэлитных структур различного характера; правящий слой из предельно мобилизованного и относительно гомогенного образования постепенно эволюционировал в сторону предельной неоднородности вследствие постепенного укрепления групповых интересов. Однако материнская номенклатурная оболочка оставалась пока прочной. К этому этапу эволюции отечественных политических элит представляется применимой характеристика особенностей структуры советской элиты Яношем Корнай. Он констатировал, что власть в условиях социалистической системы не является монолитной. "Внутри нее присутствуют группы и конфликты. Тем не менее структура власти в этой системе является нерасчлененной и тотальной" (334. С. 44).
Либерализация режима способствовала усилению позиций контрэлиты: на смену отдельным группам при Хрущеве (Краснопевцев и др.) пришло диссидентское движение. Однако оно не пользовалось поддержкой внеэлитных слоев населения.
Что касается отношений в системе "элита — массы", то лозунг стабильности кадров означал резкое снижение вертикальной мобильности, темпов и качества процессов элитной ротации. Это свидетельствовало о том, что процессы элитообразования приобретали закрытый характер. В области отношений элиты и внеэлитных слоев это привело к существенному увеличению разрыва между ними. Не случайно именно в брежневский период широкое распространение получает термин "номенклатура" применительно к высшим политическим слоям общества, хотя номенклатурная практика рекрутирования элиты берет начало в 1920-х гг.
Таким образом, двадцатилетие "застойного" периода отнюдь не было застоем в области эволюции модели элитообразования. Этот период характеризовался интенсивным процессом институционализации субэлитных структур. К середине 1980-х гг. процесс зашел столь далеко, что анализ кратковременной попытки "наведения порядка" в бытность генсеком Ю. Андропова обнаруживает несомненное присутствие в ней элементов межкланового противостояния : прессинг по отношению к Узбекистану и Краснодарскому краю (Рашидов и Медунов) сочетался с патронажем других регионов, мало чем отличавшихся от "провинившихся" — та же клановость, та же коррупция (Азербайджан, Грузия. О царивших в Грузии периода "застоя" нравах — см.: 224. С. 182-184). Однако отличие, притом существенное, все же было: во главе этих регионов стояли клиенты Ю. Андропова Г. Алиев и Э. Шеварднадзе, технично переориентировавшиеся на нового генсека, тем более, что с Ю. Андроповым они были хорошо знакомы еще с тех пор, как возглавляли органы КГБ Азербайджана и Грузии соответственно. Сегодняшнее изучение характера следственных действий в Узбекистане и Краснодарском крае в начале и середине 1980-х гг. показало, что наряду с выявлением действительно имевших место явлений масштабной коррупции, следственные бригады применяли широкий спектр методов давления (включая недозволенные — угрозы, шантаж и т.п.) с целью раздувания масштабов негативных явлений и компрометации неугодного регионального руководства.
* * *
Пришедшая на смену этому периоду перестройка по существу означала дальнейшее размывание материнской номенклатурной оболочки. Этот процесс набирал силу и к концу 1980-х гг. приобрел поистине революционный характер. Перестройка стала настоящей революцией элит. Именно элита чувствовала себя обделенной властью и деньгами. Не случайно удельный вес голосовавших за кандидатуру Б. Ельцина в противовес поддерживаемому властью кандидата на выборах 1989 г. был максимальным в элитных домах Совмина и ЦК КПСС: там за Б. Ельцина проголосовали 80—90 процентов принявших участие в голосовании.
Приход М. Горбачева к власти в первый период был отмечен сохранением прежних подходов: директивные методы управления приоритетны; технология управления прежняя: сначала формулируется политическая цель, потом экономисты и плановики должны найти средства ее реализовать. Характерен диалог Лигачева и Байбакова в 1985 г. : при рассмотрении представленного Госпланом плана развития экономики на 1986—1990 и на период до 2000 г. Лигачев акцентировал внимание на сопоставлении с уровнем экономического развития США и необходимости догнать США при непонимании неадекватности директивных методов управления экономикой в этот период. Политические решения исходили из необходимости форсированного развития, пресловутого ускорения — совсем как в годы первых пятилеток плановые задания были оценены как минимальные. При этом ускорение интерпретировалось сугубо формально: как рост темпов производства, в то время как Госплан считал необходимым концентрацию усилий на повышении жизненного уровня. Однако эта позиция не получила поддержки в ЦК: политика по-прежнему довлела над экономикой (18. С. 5-6).
Столь же традиционными были меры по чистке правящего номенклатурного слоя. Чистка М. Гобрачевым правящего слоя была впечатляющей: только на апрельском (1989 г). Пленуме ЦК КПСС было отправлено на пенсию 110 человек, избранных лишь три года назад с подачи самого Горбачева на XXVII съезде. Чистка на верхних этажах власти инициировала цепную реакцию на средних и нижних уровнях. При Горбачеве сменилось 66 процентов первых секретарей обкомов партии. Б. Ельцин в бытность главой Московской организации КПСС сменил 60 процентов первых секретарей райкомов (74. С. 51).
Согласно данным газеты "Монд", в 1985—1990 гг., ЦК КПСС претерпел более значительные изменения (на 86 %) по сравнению с периодом 1935—1939 гг., когда масштаб чисток составил 77 процентов (273.С. 31).
Таким образом, в первый период перестройки технология "конструирования" элиты не претерпела значительных изменений по сравнению с предшествовавшими периодами российской истории: верховная власть энергично "чистит" правящий класс, а государство в лице КПСС в спешном порядке создает слой, способный, по его мнению, стать локомотивом модернизации. Таким образом, эта попытка модернизации, как и предшествовавшие, была инициирована и осуществлена государством: либеральная оппозиция конца 1980-х гг. как глашатай ценностей гражданского общества создавалась не диссидентами, а либеральным крылом ЦК КПСС: "независимая журналистика" взошла по указанию "сверху", а "наиболее дерзкие материалы первого революционного периода гласности прежде, чем попасть на страницы газет, готовились за спиной официального Отдела пропаганды в кабинетах яковлевского подотдела" — свидетельствует бывший зав. сектором идеологического подотдела А. Грачев, непосредственно принимавший участие в этом "литературном" творчестве (56. С. 110).
К началу 1980-х гг. номенклатура представляла собой "выеденное яйцо" (выражение И. Дискина), под оболочкой которого сложились (в большинстве случаев слабо оформленные) кланы и корпорации, которым было явно тесно в ороговевшей оболочке и которые ждали своего часа для конверсии накопленных разнообразных ресурсов (финансовых, символических, политических и т.п.) в реальную политическую власть или экономический капитал.
Важную роль в дальнейшей институционаализации групп интересов сыграли Закон о государственном предприятии (1987 г.) и Закон о кооперации (1988 г.), давшие импульс процессу приватизации. Важным этапом этого процесса стала XIX партконференция (1988 г.), объявившая, что целью реформ является эффективность механизма "свободного формирования и выражения интересов и волеизъявления всех классов и социальных групп согласование и реализация этих интересов во внутренней и внешней политике государства" (52. С. 40). Это означало, что интересы как экономическая категория не просто легализовались, но превращались в приоритетный механизм управления, а субъекты интересов становились главным политическим актором.
Подобная эволюция в целом отвечала императивам развития, однако в соответствии с российской политической традицией маятник миновав "золотую середину", устремился к другой крайности: если в условиях предшествовавшего развития политические потребности и цели были подавлены политическими императивами, а субъекты экономических интересов — государством, то сейчас правительству была отведена роль исполнителя воли заинтересованных групп. Не случайно именно в этот период на смену представлявшейся в качестве социально-экономического идеала социал-демократической экономической программе пришли идеи неоконсерватизма. Процесс консолидации групп интересов приобрел особо масштабный характер в 1989-1990 гг. Итогом этого процесса стало то, что государство фактически утратило способность эффективно выполнять функции административного управления. Примечательной чертой произошедшей трансформации было то, что в отличие от демократической модели западного типа, в рамках которой государство, располагая значительными материальными ресурсами, сохраняет значительную степень автономии и является одним из ведущих политических акторов, государство периода перестройки было низведено до роли простого диспетчера в процессе взаимодействия групп интересов.
Во многом этому способствовал воинственный антиэтатизм, ставший идеологическим знаменем перестройки. В очередной раз страна оказалась "впереди планеты всей". По нашему мнению, это произошло вследствие неконцептуальности осуществлявшихся преобразований: отсутствовало понимание сути ситуации, в которой находилось советское общество. Об отсутствии целостной продуманной концепции реформ свидетельствуют мемуары В. Медведева, В. Фалина, В. Болдина и др. Так, В Медведев на вопрос о том, имел ли Горбачев, начиная перестройку, ее программу, отвечает отрицательно (см.: 139. С. 30). Суть перестройки заключалась в насущной необходимости постиндустриальной модернизации путем технологической революции. Но руководство КПСС "поставило не на ту лошадь". К. Манхейм еще в 1935 г. писал, что новые средние слои не могут быть субъектом индустриальной модернизации: "Для того, чтобы чувствовать себя самостоятельными, им надо было бы разгромить крупные концерны, фабрики, универсальные магазины. Если бы это было в их власти, они сразу бы остановили техническую рационализацию..." (136. С. 324-325). Тем более странно было ожидать, что эти слои станут мотором модернизации в постиндустриальную эпоху, суть которой — в технологической революции, применительно к которой Дж. Бернхэм писал, что она характеризуется "революцией менеджеров" — формированием новой элиты, элиты организаторов-интеллектуалов в качестве реального субъекта развития в постиндустриальную эпоху.
Самое поразительное заключается в том, что возвратное движение произошло именно на том историческом этапе, когда впервые в российской истории возникла реальная (а не формальная, как в начале XX в.) возможность перехода от мобилизационного типа развития к инновационному. Причем в данном случае совпали возможность и необходимость перехода к инновационной модели развития. Однако этот уникальный исторический шанс был упущен. И упущен не только вследствие неконцептуальности реформ, а в результате продуманного и сознательного выбора: произошел отказ от идеи развития в обмен на экономическое господство номенклатуры. Таким образом, этот период стал еще одним подтверждением особо значимой роли политической элиты в системе факторов российского политического развития.
На первый взгляд может показаться, что подобное возвратное движение не исключает модернизации; выше было показано, как возвращение из императорской России в Московское царство сопровождало индустриальную модернизацию 1920—30-х гг. Однако внимательное изучение механизма модернизации 1920—30-х гг. убеждает, что суть тогдашнего (лишь по видимости возвратного) движения заключалась в том, что технология модернизации воспроизвела матрицу традиционной культуры, а не стала механической реставрацией. Подобная модель, как показал опыт индустриальной модернизации СССР и стран Юго-Восточной Азии, является единственно успешной моделью модернизации традиционного общества (советское общество, несмотря на успешное осуществление индустриальной модернизации первой половины XX в. и в середине 1980-х гг. во многом оставалось обществом традиционного типа с точки зрения приверженности системоцентричному типу идентификации). И наоборот, разрушение культурной традиции, сколь бы суперсовременными ни казались модели, призванные прийти на смену традиционным, всегда чревато регрессом. Кроме того, следует иметь в виду, что ставка на устаревшие модели никогда не приводит к их буквальному воплощению: процесс, как правило, возвращается в точку, более уязвимую, чем та, что была избрана в качестве эталона. Таким образом, выбор реформаторов эпохи перестройки в пользу казавшейся им суперсовременной модели — ценой разрушения традиции — закономерно обернулся возвратом к наиболее архаичным формам воплощения избранной модели.
Однако все происшедшее в период перестройки выглядит вполне логичным, если учесть, что политическая элита перестройки — это элита "второго этапа" своей эволюции, для которой главной интенцией становится инстинкт наследования. Поэтому конверсия власти в собственность, а точнее, слияние власти с собственностью, и стало основным побудительным мотивом перестроечной элиты в условиях слабости верховной власти.
Представление о глубинных побудительных мотивах дают эпизоды из биографий главных действующих лиц. Советник М. Горбачева А. Грачев вспоминает: когда во время визита четы Горбачевых во Францию Даниэль Миттеран предложила Раисе Горбачевой, похвалившей за завтраком поданный на стол мед, подарить несколько ульев для ее загородного дома, та, всплеснув руками, с укором сказала Горбачеву: "Сколько раз я тебя просила, Михаил Сергеевич, отказаться от государственных дач и взять хоть крошечный участок земли! Ведь у нас до сих пор ничего своего нет — улья негде поставить!" (56. С. 74).
Действительно, советская номенклатура — "господствующий класс" советского общества, как определяет его Джилас, Восленский и другие авторы, как никакая иная элита, была бесправным служилым классом. Наделенная весьма скромными благами по сравнению даже с западным средним классом, советская номенклатура должна была постоянно их отрабатывать, "вечно страшась того, что полученное вчера заберут обратно завтра. Даже самые высокопоставленные чины пролетарского государства в глубине души действительно оставались пролетариями, ибо не имели ничего, да и не значили ничего, невзирая на свои способности и заслуги, вне официально подтвержденной очередным руководителем суммы привилегий и благ" (56. С. 74). Именно противоречие между правом распоряжения — действительно крайне широким, в отдельные периоды практически неограниченным — и правом владения, вернее, отсутствием такового, стало ключевым противоречием сознания советской номенклатуры, противоречия, ставшего одним из побудительных мотивов перестройки.
В этой связи следует оговориться, что сводить суть перестройки как неудавшейся модернизации исключительно к этому мотиву неправомерно; импульсом перестройки стал крайне сложный комплекс мотивов и побуждений, среди которых присутствовало и стремление умеренной части партийно-государственного аппарата к частичной модернизации политической системы посредством устранения ее наиболее архаичных качеств; и стремление либеральной части интеллигенции к радикальной трансформации системы по европейскому типу; и стремление практически сформировавшихся групп интересов разрушить тесную оболочку ставших практически рыночными теневых экономических отношений и т.д. Однако именно дисфункция политической элиты, в основе которой — глубокий разлад между правом распоряжения и правом владения, стала в системе противоречий советского политического развития доминирующей. Ведущим это противоречие стало вследствие того, что оно было приоритетным для наиболее активной, почти пассионарной, воскрешающей в литературной памяти образы лидеров первоначального накопления — радикально-либеральной части номенклатуры, рвущейся из цековских и министерских кабинетов в "капитаны" большого бизнеса.
Как было показано выше, это противоречие, являющееся проявлением традиционного для "служилой" элиты противоречия между властным статусом в обществе и подчиненным, приниженным по отношению к верховной власти реальным положением, а также временным и условным характером привилегий, и прежде побуждало элиту к бунту под лозунгом "привилегии без службы": достаточно вспомнить противостояние "царь — бояре", ставшее центральным для правления Ивана Грозного; аристократическую фронду начала XVIII в., укрощенную Петром 1. Настоящим успехом такого рода бунт правящей среды увенчался в 1762 г., когда Манифест о вольности дворянской воплотил заветную мечту служилой элиты — "привилегии без службы", и даже сильная царица Екатерины II вынуждена была отступить.
Проведенный выше анализ показал, что исход противостояния "верховная власть — правящий класс" зависит от "весовых категорий" борющихся сторон, а победа нередко сопряжена с применением насилия (на войне, как на войне: право силы всегда выше силы права): либо верховная власть "чистит правящий класс" (как это практиковали Иван Грозный, Петр 1 и Сталин), либо правящая среда посредством дворцовых переворотов умеряет самодержавие (недаром А. де Кюстин назвал Россию абсолютной монархией, умеряемой цареубийством).
Определяющим фактором этого противостояния является позиция верховной власти. Однозначная оценка фигуры Горбачева в этом контексте выглядит существенным упрощением; скорее речь идет о сложной эволюции позиций — от лозунгов возвращения к "истинному социализму" — социализму "с человеческим лицом", к признанию необходимости рыночных реформ и трансформации союзного государства по модели, соответствующей рыночной матрице (объективный анализ Ново-Огаревского проекта убеждает в его соответствии модели глобального федерализма). Представляется, что применительно к зрелым этапам этой эволюции психологическое стремление конвертировать условные привилегии в нечто осязаемое стало доминирующим.
Условием успеха рыночной пассионарности радикально-либерального крыла номенклатуры стала пассивность ее оппонентов — приверженцев иной линии. Весьма красноречива в воспоминаниях В. Болдина характеристика участников последних Пленумов ЦК КПСС : "В последние полтора года (советского режима — О. Г.) в зале заседаний пленумов сидели тени-силуэты великого прошлого" (27. С. 250). Сколь разительно отличается этот стиль от жестко-оборонительной реакции на попытки посягательства на свои прерогативы в предшествовавшие периоды: достаточно вспомнить июньский (1957г.) Пленум: ведь участники Пленума ЦК КПСС боролись не только за судьбу Н. Хрущева, но и за собственную безопасность, которая могла оказаться под угрозой в случае победы сталинистского крыла высшего эшелона политического руководства (Молотов, Каганович, Маленков) над сторонниками Хрущева. В этом же контексте следует вспомнить еще более знаменательный октябрьский (1964 г.) Пленум ЦК КПСС, означавший победу сторонников курса на "стабильность кадров" в противовес волюнтаристскому третированию аппарата со стороны Хрущева.
Однако на наш взгляд, интерпретация обстоятельств трансформации советской политической элиты как обусловленной исключительно субъективными мотивами, неадекватна, ибо подобное рассмотрение оставляет "за кадром" объективные основания этого процесса. Представляется, что главной предпосылкой трансформации модели элитообразования стало неуклонное снижение потребности в мобилизационных методах развития, формирование предпосылок для перехода к органическому, эволюционному, экономико-центричному типу развития. Факторами этого процесса стало обретение экономической мощи, сопоставимой по ряду показателей (среди которых, впрочем, отсутствовали качественные) с наиболее развитыми государствами, достижение военно-стратегического паритета с США и т.п.
В контексте трансформации политико-центричного общества в экономико-центричную систему перспективы эволюции служилой элиты в сообщество "красных капиталистов" выглядят вполне естественными. Именно по этой модели была осуществлена китайская реформа. Однако итоги российских реформ весьма существенно отличаются от сходных по рыночной направленности китайских преобразований. На наш взгляд, причина отличий заключается в том, что выступающая главным политическим субъектом реформ политическая элита находилась в состоянии глубокого внутреннего раскола. Выше отмечалось, что внутриэлитное противостояние "верховная власть — правящая среда" является константой российского политического развития. Отмечалось также и то, что внутриэлитные конфликты отнюдь не ограничиваются линией "царь — бояре", более того, множественные расколы внутри самого правящего слоя являются имманентной характеристикой сформированной на основе "служебного" принципа элиты — и в связи с особой конкурентностью кандидатов в процессе рекрутирвования элиты, когда они рассматривают друг друга в качестве соперников; и в связи с полиэтническим характером "служебной" элиты, и в связи с перманентной жесткостью политического режима. Однако если подобная, внешне относительно монолитная, но внутренне неустойчивая элитная система способна выполнять управленческие функции в командно-административной системе, то трансформация самой системы предъявляет повышенные требования к элите по части ее внутренней сплоченности. Парадокс в том, что осуществление модернизации в условиях России требует мобилизации, даже если содержание модернизации — отказ от мобилизационной модели развития. Между тем уровень внутриэлитного противостояния на рубеже 1980—90-х гг. превысил критические пороговые значения. Симптомом тому служит то обстоятельство, что показатели противостояния внутри правящего слоя существенно превысили показатели дихотомии "элита — массы".
Достаточно сопоставить оценки, тон, стилистику мемуаров М. Горбачева, И. Фролова, В. Гришина, А. Громыко, Э. Шеварднадзе, А. Яковлева, Г. Арбатова, А. Черняева, Г. Шахназарова, Ф. Бурлацкого, В. Крючкова, А. Грачева, А. Добрынина, С. Ахромеева, Г. Корниенко, Е. Лигачева, В. Болдина, В. Медведева, Р. Косолапова, В. Павлова, В. Воротникова(316; 280*; 10;290;291;297;32;56;69;15;132;27;113;51; 57; 58; 139; 123; 300; 43; 187; 188). чтобы понять, что степень противостояния внутри правящего слоя была существенно выше, чем по линии противостояния "элита — массы". О глубине раскола КПСС свидетельствовала реакция делегатов XXVII съезда КПСС на выступление лидеров противостоящих течений в партии и обществе — выступавшие с трибуны съезда секретари ЦК КПСС А. Яковлев и Е. Лигачев одинаково были встречены "бурными, продолжительными аплодисментами". Даже в рамках одного идеологического отдела ЦК КПСС существовали "параллельные структуры" — с одной стороны, официальный Отдел пропаганды, подчиненный Лигачеву, с другой — не менее легальный "подотдел" Яковлева с коллективом собравшихся вокруг него сотрудников и журналистов (56. С. 109). Расколотая в такой степени элита вряд ли могла обеспечить эффективность реализации модернизационного проекта — известно, что в число важнейших предпосылок успешной демократической модернизации входит необходимость национального единства и высокая степень консолидации общества. Теоретические исследования и практический опыт успешных демократических трансформаций убеждают, что проблема национального единства и идентификации "действительно решается до начала процесса демократизации" (148. С. 53).
Реформы 1990-х гг. означали попытку полномасштабной трансформации традиционной для России модели рекрутирования элит: замену "номенклатурного" принципа иным — основанным на делегировании крупными экономическими субъектами своих представителей во власть, то есть принципом владения.
1. Антисталинизм Хрущева во многом был продиктован эмоциональным всплеском против жесточайшего сталинского прессинга. О степени ненависти к Сталину его самого ближайшего окружения говорят многочисленные свидетельства. Уже на второй день после смерти Сталина, до похорон, по распоряжению Берии весь обслуживающий персонал "ближней" дачи был разогнан и вышвырнут буквально на улицу; мебель и вещи вывезены, "как будто сам дух и воспоминания о Сталине были ненавистны" (6. С. 22). Берия не скрывал торжества (6. С. 10). Буквально через несколько дней после похорон Сталина Хрущев обрушился с бранью на К. Симонова в связи с публикацией статьи последнего в "Литературной газете" от 19 марта 1953 г., в которой писатель провозгласил главной задачей литературы отразить роль Сталина в истории страны, и потребовал смещения Симонова с поста главного редактора газеты (232).
2. Поверхностный характер либерализации проявился, в частности, в том, что чистки органов тайной полиции затронули прежде всего исполнителей (Хрущев приказал исключить из партии и лишить воинских званий около ста генералов и полковников МВД—КГБ в отставке из числа тех, кто в 1930-е гг. занимал руководящие посты, принимал активное участие в репрессиях или же слишком много знали о внутрипартийных интригах—См. 259. С. 462) и сотрудников секретариата и охраны Берии (Мамулов, Людвигов, Саркисов), между тем, как минимум двое из тех, кто действительно были близки к Берии — Круглов и Серов — были назначены министрами внутренних дел и госбезопасности.
3. А. Черняев вспоминает, как впервые увидел Хрущева на общедоступном пляже: "На голове у него была какая-то нелепая тряпочка, на поясе — здоровенный спасательный круг... Меня поразило, что этот человек ("вождь") совсем не стесняется своего вида. Толстый, дряблый, а главное — почти совсем голый в облипающих белых хлопчатых трусах. Ему и в голову не приходило, что он может выглядеть нелепо, смешно, как минимум — несолидно" (290. С. 220-221).
